Мишель запахнул халат, присел на другом краю покрывала и, опустив ресницы, скромно спросил:
— А что я должен делать?
И сунул в рот миндалинку.
Получался какой-то французский водевиль. И меня заставляли в нем участвовать.
— Ты посмотри на нее, Миш! — Сабире сидела рядом со мной, крепко обняв меня за талию. От нее пахло французскими духами. Когда я услышала это «Миш», так легко и свободно произнесенное ею, мне стало по-настоящему больно. Значит, я для него всего лишь одна из любовниц. Все, что он говорил мне, он говорил и другим.
— Ты посмотри на нее, Миш, — продолжала Сабире, — посмотри на этого ученого ребенка. Ей даже «Разочарованные» не нравятся! Удивительная, правда?
Нет, она вовсе не издевалась надо мной. Она, кажется, искренне восхищалась мною и удивлялась. Да, она была моей подругой. И еще — она явно хотела помирить меня с Мишелем.
— Она — прелесть, — голосом вежливого француза произнес Мишель, не поднимая глаз. — Особенно, когда хмурится.
И тут он вдруг подмигнул мне смешливо одним глазом.
Несмотря ни на что, я чувствовала к нему теплоту и нежность. Я готова была простить его. Но вновь и вновь меня охватывало возмущение. Какие у него отношения с этой Сабире? Впрочем и так ясно! И он ей все рассказал обо мне; возможно, даже самое интимное. А от меня утаил, от какой болезни она у него лечилась!
Я решительно высвободилась из объятий Сабире.
Встала.
Обернулась к Мишелю. Он выпрямился, сидя, и посмотрел прямо мне в глаза. Зеленую голубизну его глаз темным светом затопила боль. Мне захотелось, ничего не говоря, прижаться лицом к его груди, как прежде. Но я сдержалась, я больше не желала унижаться.
— Наджие, — просительно начал он, — почему, ну почему ты все усложняешь? Можно ведь говорить просто, легко и приятно. Зачем рассуждать о серьезных материях и мучить друг друга!
— Да, я не очень удобная любовница. — Я взялась за ручку двери. — Не веду легких приятных бесед, интересуюсь всеми этими серьезными материями, как ты изволил выразиться…
Мне хотелось сказать еще что-нибудь колкое. Но внезапно я почувствовала, что сейчас заплачу. Я быстро повернулась и вышла.
— Наджие! — крикнул Мишель.
Я стрелой пронеслась по лестнице, выскочила на улицу. Скорее, скорее. Я не хотела, ни в коем случае, выяснять отношения, вести бессмысленный обмен нелепыми репликами.
84
Сижу и думаю. Оглядываю свою комнату. Комната все та же. Но я… Как я изменилась. Порою мне кажется, я не помню себя прежнюю.
Значит, Сабире… В чем-то ее воззрения шире моих? Ее не мучает то, что Мишель армянин…
85
Столько всего за один день. Побывала у Мишеля. Вернулась. В сущности прошло совсем немного времени. Отложила дневник, все записала. Сидела, думала.
Элени постучала в дверь. Приехала Сабире.
Конечно, следовало бы сказать, что меня нет дома, что я занята, или еще что-нибудь. Но зачем лгать, притворяться? Я ведь хочу увидеть Сабире; мне интересно услышать, что она мне скажет. И мне хочется, чтобы она примирила меня с Мишелем. Мне действительно хочется этого.
Сабире вошла в комнату. Я сидела за столом, поднялась ей навстречу. Она живо подошла ко мне. Снова обняла за талию. Чмокнула в щеку душистым поцелуем.
— Ну прости меня, Наджие! Ну я виновата.
— Ты ни в чем передо мной не виновата, — сказала я голосом чуть безжизненным.
— Ну не дуйся, девочка моя, ну это же глупо!
— Допустим. Я и вообще-то не бог весть, как умна. Но что ты хочешь мне сказать?
— Наджие! Я тебя не узнаю!
— Значит, я очень изменилась.
— Но я ведь просто и прямо хочу обо всем тебе рассказать. Просто и прямо, как ты любишь!
— Рассказывай. Мне даже хочется услышать. Только не говори со мной таким тоном, будто я маленькая девочка-капризуля.
— А ты и есть маленькая девочка, и навсегда такой останешься. Это мне не повезло, я чуть-чуть старше тебя, а вот ведь — взрослая дама.
Я улыбнулась, но тотчас сжала губы.
— Рассказывай, — сказала я.
Я сидела у стола, она — чуть поодаль.
— То, что я хочу тебе доверить, Наджие, достаточно серьезно и важно для меня. Никому кроме тебя я не стала бы доверяться. Тебя, конечно, интересуют мои отношения с Мишелем. Что было между нами? Я попала к нему как пациентка. Он хороший врач, это правда. Мне рекомендовали его. Несколько раз мы были близки. Нет, он вовсе не донжуан, скорее даже робок с женщинами. Возможно, я сама раззадорила его. Спросишь, зачем? Просто так, из интереса. Такая уж я! — она запрокинула голову и рассмеялась задорно.
Хитрюга Сабире! Она отлично знает, что если будет разыгрывать передо мной роль отчаянной искательницы приключений, которую все презирают за слишком вольный образ жизни; я немедленно прощу ей все и начну сочувствовать и восхищаться. И, в сущности, она права. Она верно поняла меня.
— Хорошо, — сказала я спокойно. — Что же дальше?
Мне нравилось, что я спокойна, в то время как Сабире явно нервничает и притворяется очень бесшабашной и очень правдивой. Но все равно Сабире моя подруга, я даже люблю ее.
— В тот день, когда ты нас застала, он жаловался мне на то, что у тебя трудный характер, ты слишком серьезно ко всему относишься. Он влюблен в тебя по уши.
— И поэтому у тебя волосы были растрепаны, а блузка — расстегнута.
— Наджие, в тот день между нами ничего не было.
— Благодарю!
— Он умолял меня примирить вас; просил меня, чтобы я уговорила тебя помириться с ним, простить его.
— Он рассказал тебе, из-за чего мы поссорились?
— Какая-то глупость! Он вздумал читать тебе армянские стихи, а тебе не понравилось. Так?
Неужели он так и рассказал? Или это уже интерпретация Сабире?
— Допустим, — сдержанно ответила я.
— Пойми, Наджие, меня с ним совсем другое связывает!
— Что же?
— Это очень серьезно. Ты, наверное, слышала сплетни о том, что мы с Ибрагим-беем проматываем деньги его отца?
— Да, такое говорят.
— Наследство вовсе не так велико, как это кажется охотникам считать чужие деньги. Ибрагим-бей — интеллигентный, умный человек, тонко чувствующий. Он не находит себе места в этом обществе, где командуют нувориши, выскочки, разбогатевшие простолюдины. Он аристократ не только по происхождению, но и по духу. Я люблю своего мужа. Порою у нас сложные отношения. Но я искренне люблю его, не представляю себе жизни без него.