На «Евстафии» иеромонах корабельный, проходя как-то мимо, долго зрил одну из таких прожор, а затем, подняв кверху палец указующий, изрек громогласно:
— Тварь сия от нечистого, ибо дух и суть ее зело нечисты. Не мог Господь создать этакую отвратину!
Мясо акулье в пищу не потребляли, брезговали.
Чтобы роздых командам дать и здоровье немного поправить, свозили служителей в несколько очередей на берег. Греки выходили встречать шлюпки толпами, забирали матросов к себе домой и угощали во славу.
Сын Спиридова Алексей на кораблях и не показывался. Юноше казалось, что он в сказке. С детства бредящий Индией и Грецией, он наконец-то попал в одну из этих благословенных стран. С утра до вечера лазил младший Спиридов по останкам древнеэллинских строений, срисовывал их старательно. Закуток юного археолога на «Евстафии» был доверху завален осколками амфор и кусками мраморных ваяний. Алексей был счастлив, сбывались его мечты.
В первый же день съехали на берег и Ильин с Дементарием Константиновым. Дементарий был взволнован: сколько лет да дорог позади — и вот наконец отчий дом!
Уверенно вел он русского сотоварища по узким улицам Виттуло и вдруг остановился оторопело...
На месте родительского дома были одни развалины, сад порос сорной травой...
Опустив голову, прошептал Дементарий горько:
— Сам ты избегнешь смерти, но бедственно в дом возвратишься...
Подошедшие соседи, признав в седом незнакомце старшего сына скорняка Константинова, поведали печальную историю его семьи.
Вскоре после бегства Дементария с турецкого судна в Очакове отец его был брошен в долговую тюрьму, где и скончался от побоев.
Мать умерла от горя, а младший брат Варваций, снарядив рыбачью шебеку, подался куда-то в корсары.
Плакал Дементарий, рассказ этот слыша. На «Гром» он больше не вернулся.
— Мне теперь одна дорога — в повстанцы! — прощаясь, сказал он Ильину. — Пока жив, буду мстить за отца с матерью. Тебя об одном прошу: ежели брата моего где повстречаешь, то передай ему низкий поклон от меня. А это тебе обо мне на память кинжал, что от прадеда в нашем роду хранится. — Дементарий вытащил из-за пояса и протянул Дмитрию красивый кинжал в расписных ножнах. Обнялись друзья, поцеловались троекратно и распростились навсегда.
Уже на корабле разглядел Ильин кинжал внимательнее: на тускло мерцающем лезвии были выбиты восьмиконечный православный крест и одно лишь слово — Свобода!
Волонтер Федор Козловский уговорил было Петра Долгорукого взять с собой и его. Но Спиридов запретил, отчитав при этом:
— На службу не напрашиваются, но и не отказываются. Не лезь, куда не след, нужно будет — пошлют!
И отправил Козловского заготовлять лес для починки кораблей.
— Покажи-ка себя там, князюшка!
Козловский, впрочем, нисколько не обиделся. Скинул он шитый золотом Преображенский мундир, засучил рукава и ну топором махать, только щепки полетели! Так до самого ухода эскадры под Корон на заготовках и проторчал!
Российские матросы, на берег спускаемые, вели себя там с достоинством. Прогуливались чинно по улицам, раскланивались с жителями, деликатно угощались виноградом, апельсинами и прочими померанцами. Особенно нравились апельсины — вкус слаще сахара и от жажды помогают. Греки, смеясь, советовали их от скорбута: дескать, зубы укрепляют, особенно же хвалили кожуру. Вняв их советам, пожилые матросы терпеливо ее жевали, выкидывая прочь сочную сердцевину. Предлагали греки и морские ракушки. Показывая пример, ловко вскрывали створки и быстро уничтожали содержимое.
— Вы, братцы, извиняйте, конечно, — отводили глаза офицеры и матросы, — но слизняков не потребляем!
На третий день стоянки и до Васьки Никонова дошла очередь съезда на берег. Обратился он по такому случаю чин-чинарем. Надел белого сукна камзол с обшлагами зелеными, штаны- брюкинги белые, на голову водрузил круглую шляпу с подбоем васильковым, по цвету корабля. Васька — парень общительный и языкатый. Скоро познакомился с девкой-гречанкой. Девка — красавица, черные волосы по плечам распущены. Угощала она Ваську фисташками сладкими. А потом он, как барин, восседал у нее в доме на почетном месте в красном углу, а отец девки все подкладывал ему в тарелку угощения да подливал в стакан. Васька ел и пил учтиво, откушав, благодарил вежливо. Нельзя, чтобы на чужбине люди о российском матросе думали худо.
На улицах ребята с «Трех Святителей» да с других кораблей отплясывали вприсядку.
— Эй! Василь! Давай к нам! — кричали они, завидя выходящего из дома Ваську с девкой.
— Пошли, что ли, отпляшем! — подмигнул тот девке.
— Пошли, — смеялась, тряся серьгами, гречанка. — Пошли, Васья!
* * *
Покинув Минорку, отряд Грейга прорвался сквозь шторм к берегам Италии. Алексей Орлов встречал бригадира на ливорнской набережной самолично.
— Ты у меня наипервейший из героев! — хватал его за плечи. — Твой подвиг Россия не забудет, а я при случае отпишу матушке-государыне о всех твоих деяниях достославных!
Грейг был счастлив, сбывались его самые смелые мечты.
Сели Орлов с бригадиром в раззолоченную карету и во дворец графский поехали. Грейг в Ливорно впервые, много где побывал, а вот здесь не пришлось. По этой причине всю дорогу выглядывал из окошка, любопытствуя. Вот памятник мраморный мужу государственному в окружении четырех мавров из бронзы.
— Кто таков? — спросил Орлов.
— Сие изваяние есть герцог Фернандо Медичи.
Жители, усевшись верхом на ослов, беспрестанно жевали черные маслины. Лавки были забиты всякой всячиной: от оливкового масла до зеркал венецианской работы. Весенний ветер устилал мостовые лепестками первых роз, сорванных в садах.
Обедали Орлов с Грейгом под оркестр итальянской музыки. Присутствовал за столом еще и «политический агент» кавалер Дик, устало глядевший на все происходившее мутными глазами.
Орлов, хвалясь перед Грейгом силой, гнул вилки, сворачивал в трубку серебряные тарелки. Лицо его, обезображенное шрамом, краснело от натуги.
— Я, — хвастал, — в тутошних салонах наипервейший агрессор!
Лакеи метались, меняя приборы.
— А правда ли пишут, что Спиридов заместо полутора десятков положенных ему по чину денщиков взял лишь семерых? — поинтересовался граф Алексей, опрокидывая в себя солидный фужер бургундского.
— Это верно, — кивнул Грейг, — говорил адмирал, что лучше на их место лекарей или мастеровых корабельных набрать.
— От скупости своей и не взял, — подумав, сказал Орлов, — а про лекарей да мастеровых для отводу глаз болтал. Я их флотскую породу знаю. За ломаную полушку удавятся! А как известие о моем главнокомандовании встретил? Злился небось, а?
— Печалился крепко. — Грейг изучающе поглядел на графа.