Заветы Ильича. Сим победиши - читать онлайн книгу. Автор: Владлен Логинов cтр.№ 174

Может, от непогоды, но состояние Владимира Ильича с 20-х чисел июня вновь ухудшилось, а настроение совершенно испортилось. Была, впрочем, для этого и более существенная причина. Он все более убеждался, что лечение приняло сугубо симптоматический характер: сломался зуб — приходил стоматолог, что-то с глазами — появляется офтальмолог, разладился желудок — лечат желудок. И у него складывалось ощущение полной бессмысленности всех этих врачебных визитов, осмотров, процедур и упражнений.

Запись дежурного врача 27 июня: «Как вчера, ничем заниматься не хочет. Всех врачей встречает приветливо, но тотчас спешит с ними попрощаться и бывает очень рад, когда они уходят. Точно так же он относится и к домашним…». Запись 1 июля: «От упражнений отказался… В общем спокоен, лежит на кушетке, но никого не хочет видеть»¹.

Временами он замыкался в себе, начинал что-то тихо говорить, ложился на кровать и с головой укрывался простыней. Оттого, что днем, при дожде, он частенько задремывал, по ночам возобновилась бессонница. А несколько раз сознание вообще начинало уходить, и тогда волной накатывалось сильнейшее возбуждение, и он просил санитаров выкатить его в кресле из комнаты на веранду или в сад.

Но где-то в середине июля вновь началось улучшение. Крупская пишет: «Прекратились всякие боли, явился нормальный крепкий сон, вошел в норму желудок, стала правильней работать левая рука, явилась возможность не только сидеть, но и ходить, сначала, опираясь на санитара, потом самостоятельно с палочкой, стала улучшаться речь, и в связи с этим совершенно изменилось настроение. Владимир Ильич много шутил, смеялся, даже напевал иногда…»

О том, что происходило с ним до этого, Ленин «старался впоследствии не вспоминать — не ходил в ту комнату, где он лежал, не ходил на тот балкон, куда его выносили первые месяцы, старался не встречаться с сестрами и теми врачами, которые за ним тогда ухаживали» ^{1199 1200}.

Улучшение не было столь скорым, как это описывает Крупская. Приступы беспокойства, возбуждения, замутнения сознания повторялись и в июле (11,12,14,31 июля), однако они быстро проходили. В такие моменты он избегал любых встреч, в том числе и с самыми близкими — Надеждой Константиновной и Марией Ильиничной. Но уже с 15 июля состояние Ленина стало заметно меняться. Владимир Ильич перебрался в комнату Крупской. К обеду стал спускаться в нижнюю столовую, а в солнечные дни — на веранду. Охотно сидел за общим столом, ел без посторонней помощи. Принимал посильное участие в разговоре, живо реагировал на шутки ¹²⁰¹.

Врачей, однако, как и прежде, к себе не подпускал. Исключением, как пишет Крупская, были лишь В.Н. Розанов и ФА Ге-тье, на которых он «смотрел не как на врачей, а как на добрых знакомых. Не как на доктора, а как на товарища, смотрел он и на ВА Обуха». Но и с ними «разговоры о болезни не допускались», и врачам зачастую приходилось наблюдать за своим пациентом «лишь из соседней комнаты. Стал он тяготиться и сестрами милосердия — и хоть сдерживался, но видно было, что их присутствие ему тяжело»¹.

Тогда, дабы ликвидировать атмосферу больницы, порешили обновить команду. Число ухаживающего за Лениным медперсонала свелось к трем человекам: только что окончившему медфак молодому врачу Николаю Семеновичу Попову, фельдшеру Владимиру Александровичу Рукавишникову и студенту-медику Казимиру Римша (Зорьке).

«Все это была партийная публика, — пишет Крупская, — бесконечно преданная Владимиру Ильичу, старавшаяся угадать каждое его желание… Владимир Ильич не мог не чувствовать этого и горячо к ним привязался. У него светлело лицо, когда они входили в комнату, он шутил и смеялся с ними. Они внесли в нашу жизнь молодую жизнерадостность и создали в значительной мере… атмосферу уверенности в выздоровлении и спокойствия…

…И все другие — стряпавшая для Владимира Ильича латышка, прислуживавшая за столом работница с фабрики Мосшвей Е.И. Смирнова, товарищи шоферы, товарищи из охраны, монтер — тов. Хабаров И.Н. — все жили мыслью, как бы сделать Владимиру Ильичу все получше. И он чувствовал, не мог не чувствовать этого» ^{1202 1203}.

Если не было дождя, то начальник охраны Петр Петрович Пакалн по несколько часов катал его в кресле по парку. И сидел теперь Ильич в кресле прямо, не облокачиваясь, сам пересаживался на скамейку, с удовольствием вдыхал запах полевых цветов, но особенно радовался, когда замечал в траве белые грибы, которых в то лето уродилось великое множество.

Впрочем, на какое-то время это удовольствие ему подпортили. Красноармейцы из охраны стали заранее проходить маршрут прогулки и там, где торчали грибы, выставляли «пост» в лице санитара или Надежды Константиновны. Заметив эту уловку, Владимир Ильич ужасно огорчился и обиделся до слез, ибо такая подмога была ему уже не нужна ¹²⁰⁴.

Никого со стороны видеть он по-прежнему не хотел, хотя, встретив во время прогулки 20 июля брата — Дмитрия Ильича, обрадовался ему, однако, задерживать не стал. Но на следующий день случилось непредвиденное…

Часов около четырех, во время прогулки по саду, Владимир Ильич узнал, что в комнате правого бокового флигеля, где раньше жил он сам, поселили управляющего совхозом «Горки», старого народника, бывшего сельского учителя, друга его молодости еще по Алакаевке и Самаре — Алексея Андреевича Преображенского.

Тогда, летом 1889 года, на хуторе Шарнель, всего в трех верстах от Алакаевки, обосновалась студенческая коммуна, обрабатывавшая своим трудом 100 десятин земли. Но помимо тяжкого крестьянского труда было в ней и другое…

Долгие вечерние разговоры о жизни, судьбах страны, долге интеллигенции перед народом, стихи, песни и романсы под гитару, та пьянящая атмосфера товарищества, духовности, возвышенной юношеской романтики, которая была так свойственна народнической молодежи того времени.

Вот в этот круг общения и ввел земляк Ульяновых студент Дмитрий Гончаров 19-летнего Владимира, который очень скоро стал на хуторе завсегдатаем. Там и подружился он со студентом-народником Александром Преображенским¹.

Писатель С. Каронин (Н.Е. Петропавловский), тесно общавшийся с коммунарами, опубликовал в 1890 году в журнале «Русская мысль» повесть «Борская колония», в которой попытался вложить в размышления одного из персонажей свое ощущение той атмосферы, которая царила в Шарнеле.