— Вам нравится? — внезапно спрашивает он, и она вздрагивает.
— О! Здравствуйте… Если бы они были подешевле, я бы, наверное, купила одну, оживить гостиную.
— Да, довольно живые полотна, — отвечает он, по-петушиному склонив голову и изучая картины. Пейзажи, написанные огненными акриловыми красками, которые редко, а возможно, и вовсе не встречаются в природе.
— Да, и довольно дешевые, но какие-то…
— Жутковатые, — подсказывает Ральф.
Она смеется:
— Боюсь, вы правы.
— Вы уже пообедали?
— Как раз иду в кафе.
— Идем вместе?
— Идем.
— Только не в кафе.
— Я предпочитаю легкий обед, — говорит она.
— Я тоже, но люблю комфорт, — говорит он.
Столовая на втором этаже обслуживается официантами, на столах скатерти и маленькие вазочки с пластмассовыми цветами. Они садятся у окна с видом на озеро. Хелен заказывает салат, Ральф — пасту, фирменное блюдо. Большую бутылку минеральной воды берут на двоих.
— Знаете, я собирался предложить вам выпить кофе утром в прошлое воскресенье, — говорит Ральф. — Я видел, как вы гуляли под дождем, и вид у вас был невеселый.
— А откуда вы меня увидели? — Кажется, ее неприятно удивила эта новость.
— Из окна кабинета. Вы проходили мимо центра, а я как раз смотрел в окно.
— А что же вы делали в кабинете воскресным утром?
— Да так, заканчивал кое-какую работенку… — туманно отвечает он. — Вышел на улицу поговорить с вами, но вы словно сквозь землю провалились.
— Правда? — Она, похоже, смутилась.
— Так куда же вы пропали?
— Зашла в часовню.
— Зачем?
— А зачем люди ходят в церковь по воскресеньям?
— Вы верующая? — В его тоне слышится разочарование.
— Я выросла в католической семье. Больше не верю, но…
— Ну и хорошо.
— Почему вы так считаете?
— С верующими невозможно вести разумную беседу. Наверное, поэтому мне даже не пришло в голову искать вас в часовне. Я сразу увидел в вас умного, рассудительного человека. Ну, так что же вы там делали, если не верите в бога?
— Я не могу слепо верить в такие вещи, как, например, непорочное зачатие, пресуществление, непогрешимость Папы и так далее. Но иногда мне кажется, что какая-то доля истины во всем этом есть. Точнее, надеюсь на это.
— Зачем?
— Иначе жизнь потеряет всякий смысл.
— А я так не думаю. Жизнь увлекательна, она приносит мне много радости.
— Везет же вам! Вы здоровы, материально обеспечены и добились успеха в работе.
— А вы разве нет?
— Ну, в какой-то степени да. Но есть миллионы других людей.
— Забудем о них сейчас. Лучше поговорим о вас. Чего вам не хватает в жизни? Зачем вам понадобилась религия?
— Не то чтобы она мне понадобилась. Я прожила без нее почти всю свою взрослую жизнь, но бывают моменты… Я потеряла мужа, около года назад.
— Да, я слышал.
Она замолкает на секунду, словно ожидая, что он добавит что-нибудь еще, «мне очень жаль», например, но он ничего не говорит.
— Это было так неожиданно. Аневризм в головном мозге. Нам было так хорошо… Мартина как раз повысили на работе, а мой последний роман получил премию. Мы мечтали потратить часть денег на отпуск. Изучали рекламные проспекты, как вдруг… — Она замолкает, явно расстроенная воспоминанием. Ральф Мессенджер терпеливо ждет. — Он потерял сознание. Впал в кому и умер в больнице на следующий день.
— Вам, конечно, тяжело, но для него это была легкая смерть.
— Как вы можете так говорить? — Она шокирована, рассержена и уже готова встать и уйти. — Ему было всего сорок четыре. Мог бы еще жить да жить!
— Кто знает? Через год он мог бы заболеть какой-нибудь мучительной болезнью.
— Но мог и не заболеть.
— Согласен, — уступает Ральф.
— Он мог бы прожить долгую и счастливую жизнь, создать множество блестящих радиоочерков, у него родились бы внуки, он мог бы объездить весь мир… да мало ли что еще!
— Но сейчас он об этом не знает. И у него не было времени об этом подумать перед смертью. Он умер с надеждой. Вот почему я говорю, что это была легкая смерть.
Официантка приносит еду, и они замолкают. У Хелен есть время успокоиться.
— Значит, вы считаете, что умереть — значит просто перестать существовать? — говорит Хелен, когда официантка уходит.
— Не совсем так. Атомы моего тела не разрушаются.
— Но ваша душа, ваше «я»?..
— Насколько я понимаю, все это — лишь обозначения определенных функций головного мозга. Как только мозг перестает работать, все исчезает.
— И вы не чувствуете безысходности от этой мысли?
— Нет, — говорит он весело, накручивая на вилку тонкие ленточки тальятелли. Почему я должен чувствовать безысходность? — Он запихивает в рот дымящуюся пасту и с аппетитом пережевывает.
— Получается, бессмысленно годами приобретать знания, накапливать опыт, стараться быть хорошим, стремиться к тому, чтобы из тебя хоть что-нибудь вышло, если потом, после смерти, ничего не останется? Все равно, что строить прекрасный замок из песка в полосе прилива.
— Это — единственное место на пляже, где можно построить замок, — говорит Ральф. — Я, например, надеюсь оставить свой след в истории когнитивной науки. Да и вы, наверное, надеетесь оставить след в литературе. Это и есть жизнь после смерти. Единственно возможная.
— Да, но число авторов, которых будут читать после их смерти, ничтожно мало. Большинство из нас обращается в прах как в буквальном, так и в переносном смысле. — Хелен отодвигает несколько листочков салата с коричневатыми стеблями на одну сторону тарелки и разрезает остальные.
— А что такое когнитивная наука?
— Систематическое изучение мозга, — отвечает Ральф. — Последний рубеж современной науки.
— Неужели?
— Физики уже изучили космос вдоль и поперек. Создание универсальной теории — вопрос времени. Открытие ДНК раз и навсегда изменило биологию. А сознание — самое большое белое пятно на карте человеческого знания. Вы знаете, что мы живем в Десятилетие Мозга?
— Нет. А кто это сказал?
— Кажется, президент Буш, — говорит Ральф. — Выступая перед учеными. Мозгом сейчас интересуются все: физики, эволюционные психологи, биологи, зоологи, невропатологи, математики…
— А вы кто по специальности?
— Я начинал как философ. Читал этику в Кембридже, защитил докторскую по философии разума. Потом проходил стажировку в Америке и увлекся компьютерами и ИИ.