Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем - читать онлайн книгу. Автор: Фил Найт cтр.№ 17

Возможно, не желая осложнений в отношениях с мамой, отец одолжил мне тысячу баксов. На этот раз кроссовки прибыли сразу же.

Апрель 1964 года. Я арендовал грузовичок, приехал на нем на склад, и таможенный чиновник передал мне десять огромных картонных коробок. Я снова, не мешкая, поехал домой, спустил коробки в подвал и раскрыл их там. В каждой было по 30 пар кроссовок «Тайгер», и каждая пара завернута в целлофан (обувные коробки стоили слишком дорого). В считаные минуты подвал был заполнен кроссовками. Я любовался ими, играл с ними, катался на них, после чего убрал их с дороги, аккуратно расставив вокруг печи и под столом для пинг-понга, как можно дальше от стиральной машины и сушилки, чтобы не мешать маме, если ей надо будет заняться стиркой. И наконец, сам примерил пару кроссовок. Я сделал несколько кругов по подвальному помещению. Я прыгал от радости.

Через несколько дней пришло письмо от г-на Миязаки. Да, отвечал он, вы можете быть дистрибьютором продукции «Оницуки» на Западе. Это было все, что мне было надо. К ужасу отца и подпольной радости мамы, я бросил работу в бухгалтерской фирме и в той весной больше ничем не занимался, а лишь продавал кроссовки из багажника своего «Валианта».

Моя стратегия продаж была простой и, как я думал, почти гениальной. После того как мне дали от ворот поворот в двух магазинах спортивных товаров («Малыш, миру не нужна еще одна пара трековых кроссовок!»), я объехал весь северо-запад Тихоокеанского побережья, побывав на различных легкоатлетических соревнованиях. Между забегами я разговаривал с тренерами, бегунами, болельщиками, показывая им свой товар. Реакция всегда была одна и та же. Я не поспевал записывать заказы.

Возвращаясь в Портленд, я ломал голову над загадкой моего внезапного успеха в продажах. Я был не способен продавать энциклопедии и презирал это занятие настолько, что готов был ногой их расшвырять. С продажей акций взаимных фондов дело у меня обстояло немного лучше, но внутри я чувствовал себя одеревенелым. Так почему тогда продажа обуви стала иной? Потому что, осознал я, это была не продажа. Я верил в занятие бегом. Я верил, что, если люди будут выходить из дома и пробегать каждый день по несколько миль, мир станет лучше, и я верил, что в моих кроссовках бегать лучше. Люди, чувствуя мою веру, хотели приобрести ее часть для себя. Вера, решил я. Вера непреодолима.

Иногда люди так сильно желали заполучить мои кроссовки, что писали мне или звонили, говоря, что узнали о новых моделях «Тайгер» и что им просто необходимо приобрести пару, так что, пожалуйста, не могли бы вы выслать их наложенным платежом? Так, без каких-либо усилий с моей стороны, родился мой бизнес, основанный на почтовых заказах.

Иногда же люди просто приходили в дом моих родителей. Почти каждую ночь раздавался звонок в дверь, и отец, ворча, вставал со своего винилового кресла, выключал телевизор и шел узнавать, кого там принесло. А там, на пороге, мог стоять худющий мальчишка, у которого странным образом были развиты мускулистые ноги. У него были бегающие глаза, и весь он дергался, как наркоман, ищущий дозу. «Бак дома?» — спрашивал малец. Отец обычно кричал мне через кухню, чтобы я услышал, сидя в своей комнате. Я выходил, приглашал парня в дом, предлагал сесть на диван, после чего вставал на колени и снимал мерку с его ноги. Отец, засунув руки глубоко в карманы, не веря своим глазам, наблюдал за всей операцией.

Большинство тех, кто приходил к нам домой, находили меня по сарафанному радио. Друзья друзей. Но были и такие, кто находил меня благодаря моей первой попытке заняться рекламой — листовки, которые я сам разработал и отпечатал в местной типографии. Сверху крупным шрифтом было сказано: «Лучшие новости о беговой обуви! Япония бросает вызов европейскому доминированию в производстве обуви для соревнований по бегу!» Далее в рекламке говорилось: «Низкие затраты на оплату труда в Японии позволяют новой замечательной компании предложить вам эти кроссовки по невероятно низкой цене — 6,95 долларов». Внизу проспекта указывался мой адрес и номер телефона. Я облепил листовками весь Портленд.

4 июля 1964 года я распродал свою первую партию. Я написал японцам и заказал еще девятьсот пар. Эта партия обошлась бы, грубо ориентировочно, в три тысячи долларов, что начисто съело бы всю мелкую наличность у отца, а также его терпение. Отцовский банк, сказал он, с этого дня закрыт. Впрочем, он дал мне гарантийное письмо, которое я отнес в Первый Национальный банк штата Орегон. На основании репутации моего отца, и ни на чем более, банк согласился выдать мне кредит. Хваленая репутация отца наконец-то стала приносить дивиденды, по крайней мере мне.

У меня был маститый партнер, я был законно представлен в банке, и у меня была продукция, которая сама себя продавала. Я был на коне.

На самом деле обувь продавалась настолько хорошо, что я решил нанять еще одного торговца.

Проблема была в том, как выбраться в Калифорнию. Лететь самолетом я себе позволить не мог по деньгам. А ехать туда на машине у меня не было времени. Поэтому каждый второй уик-энд я набивал свой вещмешок кроссовками «Тайгер», надевал свою идеально отутюженную военную форму и направлялся на местную авиабазу. Увидев меня в униформе, военные полицейские взмахом руки показывали мне на транспортник ВВС, отправлявшийся в очередной рейс в Сан-Франциско или Лос-Анджелес, не задавая лишних вопросов. Отправляясь в Лос-Анджелес, я экономил еще больше, толкая товар на пару с Чаком Кейлом, своим другом по Стэнфорду. Хорошим другом. Когда я делал презентацию своего реферата о беговой обуви по курсу предпринимательства, Кейл пришел, чтобы оказать мне моральную поддержку.

В один из таких субботних дней в Лос-Анджелесе я пришел на соревнования, организованные в Оксидентал-колледж. Как всегда, я стоял на краю травяного поля, позволяя своим кроссовкам самим творить чудо. Проходивший мимо парень неожиданно притормозил и протянул руку. В глазах искорки, красивое лицо. На самом деле очень красивое, хотя и с грустным выражением. Несмотря на напускное спокойствие, было что-то печальное, чуть ли не трагическое в его глазах. А также что-то смутно знакомое. «Фил», — обратился он ко мне. «Да?» — спросил я в ответ. «Джефф Джонсон», — представился он.

Ну, конечно! Джонсон. Я знал его по Стэнфорду. Он был бегуном, показывал довольно приличные результаты на дистанции в одну милю, и мы соревновались друг с другом на нескольких открытых университетских соревнованиях. А иногда он принимал участие в пробежках со мной и Кейлом, а затем шел с нами перекусить. «Хэйя, Джефф, — ответил я, — чем сейчас занят?» — «В аспирантуре, — ответил он, — антропологию штудирую». В планах было стать социальным работником. «Да ты что!» — удивился я, округляя глаза. Джонсон совсем не походил на социального работника. Я не мог представить, как он консультирует наркоманов и размещает детей-сирот по приютам. Не походил он и на антрополога. Представить не мог, как болтает с каннибалами в Новой Гвинее или же ковыряется с кисточкой в местах древних поселений индейцев анасази, просеивая козий навоз в поисках черепков.

Но это, по его словам, были его мытарствами лишь в дневное время. По выходным он, следуя зову сердца, занимался продажей обуви. «Не может быть!» — вскричал я.