Продавец обуви. История компании Nike, рассказанная ее основателем - читать онлайн книгу. Автор: Фил Найт cтр.№ 106

Выездное шоу завершилось за сутки до Дня благодарения. Я смутно помню индейку, клюкву, семью вокруг меня, смутно припоминаю, что это был своего рода юбилей. Впервые я полетел в Японию на День благодарения в 1962 году.

За обедом отец задал мне тысячу вопросов о публичном размещении акций. Мама не задала ни одного. Она сказала, что всегда знала, что это случится, с того дня, когда она купила пару кроссовок Limber Up за семь долларов. Они, вполне понятно, размышляли о происходящем, испытывали радость и хотели поздравить, но я быстро остановил их порыв, попросил не делать это преждевременно. Игра продолжалась. Затевалась гонка.

Датой начала размещений мы выбрали 2 декабря 1980 года. Последним барьером оставалась договоренность о цене акции. Накануне вечером Хэйес зашел ко мне в кабинет. «Ребята в банке Куна и Лёба рекомендуют установить цену в двадцать долларов за акцию», — сказал он.

«Слишком низкая, — ответил я. — Это оскорбительно».

«Ну, цена не может быть и слишком высокой, — предостерег он. — Мы же хотим, чтобы эта чертова штука продавалась».

Весь процесс походил на какое-то сумасшествие, потому что он был лишен точности. Не было правильной цены. Все сводилось к чьему-то мнению, вкусу, чувству, к продаже. Продажа — это то, чем я занимался по большей части все последние восемнадцать лет, и я устал от этого. Я больше не хотел продавать. Наше предложение равнялось двадцати двум долларам за акцию. Такой была наша цифра. Мы ее заработали. Мы заслуживали того, чтобы оказаться на верхней границе ценового диапазона. На той же неделе компания под названием «Эппл» тоже становилась публичной и продавала свои акции по двадцать два доллара за штуку, и мы стоили столько же, сколько они, сказал я Хэйесу. Если шайка парней с Уолл-стрит не посмотрит на все это моими глазами, я готов отказаться от сделки.

Я уставился на Хэйеса. Я знал, о чем он думал. Ну, вот опять за прежнее.

«Заплатим «Ниссо» в первую очередь».

На следующее утро мы с Хэйесом поехали в центр города в нашу юридическую фирму. Сотрудник ввел нас в кабинет старшего партнера. Помощник юриста набрал номер банка Куна и Лёба в Нью-Йорке, затем нажал на кнопку динамика в середине большого стола из орехового дерева. Мы с Хэйесом уставились на динамик. Бестелесные голоса заполнили комнату. Один из голосов стал громче и четче: «Господа… доброе утро».

«Доброе утро», — ответили мы.

Обладатель громкого голоса взял на себя инициативу. Он долго и тщательно разъяснял мнение инвестиционного банка Куна и Лёба о том, какой должна быть цена акций, и его разъяснение было «бармаглотным» (см. стихотворение в сказке «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла. — Прим. пер.). «Поэтому, — сказал некто с громким голосом, — поэтому мы никак не можем дать больше, чем двадцать один доллар».

«Нет, — сказал я. — Наша цена — двадцать два».

Мы услышали, как зашептались другие голоса. Они произнесли цифру «двадцать один с половиной». «Боюсь, — произнес громкий голос, — это наше окончательное предложение».

«Господа, наша цена — двадцать два доллара».

Хэйес уставился на меня. Я уставился на динамик.

Наступила тишина, прерываемая потрескиванием. Мы слышали тяжелое дыхание, что-то хлопало, царапало. Шуршали бумаги. Я прикрыл глаза и настроил себя так, чтобы весь этот белый шум, обусловленный микрофонным эффектом, прокатился волной через меня. Я как бы пережил все переговоры, которые приходилось мне вести за всю свою жизнь вплоть до этого момента.

Ну-у, пап, ты помнишь ту Безумную идею, которая пришла мне в голову в Стэнфорде?..

Господа, я представляю компанию «Блю Риббон Спортс оф Портленд, штат Орегон».

Видите ли, Дот, я люблю Пенни. А Пенни любит меня. И если все и дальше пойдет в том же духе, то, полагаю, мы сможем строить нашу дальнейшую жизнь вместе.

«Извините, — сердито сказал громкий голос. — Нам придется перезвонить вам».

Отбой.

Мы сидели. Никто ничего не говорил. Я делал глубокие вдохи и выдохи. Лицо клерка медленно плавилось.

Прошло пять минут.

Пятнадцать.

Пот лил ручьем со лба и шеи Хэйеса.

Раздался звонок телефона. Клерк взглянул на нас, чтобы убедиться, что мы готовы. Мы кивнули. Он нажал на кнопку динамика.

«Господа, — сказал громкий голос. — Считайте, мы договорились. Мы разместим ваши акции на бирже в пятницу на этой неделе».

Я поехал домой. Помню, мальчишки играли у дома. Пенни стояла на кухне. «Как прошел день?» — спросила она.

«Хм. О’кей».

«Хорошо».

«Мы получили нашу цену».

Она улыбнулась: «Разумеется».

Я отправился на длинную пробежку.

Затем принял горячий-прегорячий душ.

Затем быстро поужинал.

Затем уложил ребят в постель и рассказал им историю.

Шел 1773 год. Рядовые Мэт и Трэвис сражались под командованием генерала Вашингтона. Продрогшие, уставшие, голодные, в разодранной в пух и прах форме, они разбили лагерь, чтобы перезимовать в поселке Вэлли-Фордж, Пенсильвания. Они спали в бревенчатых домиках, зажатых между двумя возвышенностями: Маунт-Джой и Маунт-Мизери. С утра до ночи леденящие ветры прорывались через горы и проникали сквозь щели в хижины. Еды не хватало; только у трети бойцов была обувь. Куда бы они ни отправлялись, выходя из дома, они оставляли кровавые следы босых ног на снегу. Умирали тысячами. Но Мэт и Трэвис держались. Наконец наступила весна. До армии повстанцев дошли слухи, что британцы отступили, а французы шли на помощь колонистам. С тех пор рядовые Мэт и Трэвис знали, что они смогут выжить в любых условиях. Маунт-Джой, Маунт-Мизери (гора Радости, гора Нищеты. — Прим. пер.).

Вот и все.

«Спокойной ночи, ребята».

«Спокойной ночи, папа».

Я выключил свет, вышел и сел перед телевизором с Пенни. Никто из нас на самом деле его не смотрел. Она читала книгу, а я занимался подсчетом в голове.

К этому времени на следующей неделе Бауэрман будет стоить 9 миллионов долларов. Кейл — 6,6 миллиона. Вуделл, Джонсон, Хэйес, Штрассер — каждый по 6 миллионов долларов. Фантастические цифры. Цифры, которые ничего не значили. Никогда не знал, что цифры могут одновременно значить так много и так мало.

«Баиньки?» — спросила Пенни.

Я кивнул.

Я обошел дом, выключая свет, проверяя двери. Затем я присоединился к ней. Долгое время мы лежали в темноте. Ничего еще не закончилось. Далеко не закончилось. Мы отыграли первую часть, сказал я себе. Но это была только первая часть.

Я спросил себя: что ты чувствуешь?

Это не была радость. Это не было облегчение. Если я что-то и чувствовал, то это было… сожаление? Боже правый, подумал я. Да. Сожаление.