Но подняв глаза, Ирма увидела в зеркале незнакомое лицо.
Оно ее испугало.
Чужая женщина ухмылялась и подмигивала, размахивая ее зубной щеткой. Даже глаза у нее были другого оттенка!
Это раздвоение заставило Ирму осознать, что она в опасности. Нельзя давать себе волю. Она порадуется потом, когда все закончится. «Милая, ты писатель, – строго напомнила она себе. – Заканчиваешь самую важную свою книгу. Не вздумай срывать сроки!»
Дописать пару сцен – и материал можно сдавать редактору.
Едва Ирма переключила внутренний тумблер на обдумывание сюжета, ее озарило. Везти Гройса нужно живым. Вот когда пригодится вторая ампула, которую она хранила в аптечке на крайний случай.
И все выстроилось в стройную линию.
Инвалидная коляска.
Старые вещи бабушки, оставшиеся на чердаке.
Бритва.
Она сделает ему укол, переоденет в женскую одежду. Никто не смотрит на лица стариков. Что там можно увидеть? Морщины? Подглазные мешки? Гройс сам научил ее этому! Время – словно ластик, стирающий индивидуальность: чем старше человек, тем меньше в нем признаков его пола; в конце концов остается просто особь, – не он и не она, а человек. Существо. Разве мало встречается бородатых старух или стариков с оплывшими бабьими лицами? Их не отличить друг от друга, если обрядить в одинаковую мешковатую одежду.
Она превратит Гройса в женщину. Славную старушку, дремлющую в машине. Сложенная коляска помещается на заднем сиденье, и даже если ей встретится дотошный полицейский, у него не вызовет сомнений ее объяснение: она везет бабушку в больницу. Бабушка давно в деменции, только спит, ест и ходит под себя.
Никто не захочет проверять, правда ли это.
Всем плевать на стариков.
Ирма завезла коляску в дом. На чердаке среди старья, помнится, были юбки, вязаные кофты и несколько платков унылой расцветки. Они ей пригодятся.
Да, но чем убить?
Застрелить? Но зачем поднимать шум?
«Молотком для отбивания мяса, – шепнул внутренний писательский голос. – Положить ему на затылок пакет, чтобы не разбрызгалась кровь. Ударить молотком. Кости хрупкие, сразу треснут».
Ирма почувствовала прилив вдохновения. Как замечательно она все придумала! До чего жаль, что нельзя описать все это в книжке. Она вдруг осознала, что больше всего ей хотелось бы похвастаться не перед абстрактными читателями, а перед самим Гройсом. Он бы оценил ее план.
На той же волне светлой радости Ирма приготовила для пленника овощной суп. Хотелось сделать ему приятное, позаботиться о старом дурне. Сперва ей показалось, что суп пересолен, но Михаил Степанович съел две тарелки, нахваливая ее стряпню, и Ирма снова расцвела.
Потом он диктовал свою очередную историю, она слушала, посмеивалась и не могла отделаться от мысли, какой он все-таки милый. Это непреодолимое обаяние смерти… Даже такую тварь, как Гройс, оно делает симпатичнее.
«Умрет – будет выглядеть совершенно как святой».
Какой-то частью своего сознания она понимала, что этот маятник, раскачивающийся от ненависти к умилению, отсчитывает очень странное время. Но часы уже были заведены, а прочее не имело значения.
С ней творилось что-то ненормальное. Ее рот то и дело съезжал на одну сторону – Гройс был уверен, что это тик, пока не осознал, что это улыбка и адресована она ему. Его продрал озноб.
– Сладкого хочется, – внезапно сказал он. – У вас есть шоколад?
Ирма сказала, что шоколада нет.
Старик надулся.
– Есть печенье, – предложила она.
– Печенье ешьте сами!
– А вы не грубите!
Он обиженно закутался в плед и сообщил, что на сегодня с историями покончено. Он устал. Ему не дают самой простой еды, высмеивают и не относятся к его желаниям всерьез. Он думал, они партнеры. Он думал, она его уважает.
Ирме стало смешно. Господи, ну в самом деле – капризный ребенок! Ноет, хочет сладкого и пытается брать ее измором.
– Принесу я вам шоколад. Какой вы любите?
Гройс поскреб ногтем отросшую щетину и сказал, что любит «Вдохновение».
Плитка нашлась в местном магазине. На Ирму поглядывали с интересом – она редко появлялась в поселке.
– Вас тут молодой человек искал. – Продавщица кокетливо повела плечом. – Симпатичный!
Ирма кивнула и указала на кефир:
– Срок годности не истек?
– Ну что вы! А пряников не хотите?
Ирма взяла и пряники, и даже подсохшую помадку. Уже вручив ей пакет, девушка спохватилась:
– Так нашел он вас? Парнишка-то?
– Ах, какой прок в моем возрасте от парнишек, – вздохнула Ирма.
– Ну что вы! Вы прекрасно выглядите! – запротестовала девушка. Хотя в глубине души, конечно, полагала, что сероглазым мужчинам подходят молодые красавицы, а не пятидесятилетние тетки. Они с Ирмой обменялись комплиментами, мило распрощались, и только после ее ухода продавщица сообразила, что на вопрос ей так и не ответили.
– Держите ваше «Вдохновение»!
Гройс так обрадовался шоколаду, что Ирма растрогалась.
– Хотите, я вам чаю сделаю?
– Хочу!
В благодарность Гройс рассказал, что значит «разгон на вынос» и поделился историей о том, как он сбывал телефоны «Верту» всем желающим по двадцать тысяч. Ирма смеялась и аплодировала.
– В конце концов, продал же Виктор Люстиг целую Эйфелеву башню, – скромно закончил Гройс. – Я не достиг его высот, но мне есть к чему стремиться.
Уходя, она забрала чашку, но оставила шоколад. Гройс незаметно сдвинул его под одеяло. Ему нужна была вся плитка, а не отдельные дольки.
Действовать предстояло быстро. Судя по всему, ему отпущено не больше суток.
«Я должен успеть».
Раньше закрытая дверь выводила его из себя, теперь же он благословлял ее. Прекрасная дверь, замечательная дверь! Главное – слепая. В ней не было стекла.
Еще днем он оторвал внутреннюю сторону обложки от многострадального Монте-Кристо и сложил из нее коробочку. Если знать, как правильно складывать, в тару из плотной бумаги можно наливать воду и она не протечет минимум пару часов. А если бумага с хорошей пропиткой клеем, то и дольше.
У Гройса не было воды. У него был хлебный мякиш, заваренный чаем.
Эту бурду он замешал еще в обед и спрятал под кроватью. Если бы Ирма вздумала прибраться в комнате или Чарли сунулся бы к заманчиво пахнущей плошке, все бы провалилось. Но ему повезло.
«Да, повезло, – думал старик, с усилием отрывая небольшой кусок простыни. – Должно же и мне в конце концов повезти».