– Всего хорошего, – Динара схватила сумку и пошла к выходу. У двери она обернулась и без выражения сказала: – Я позвоню в пятницу. Перед тем как привезти диадему.
Когда ее шаги стихли, Верман вздохнул:
– Эх, Дворкин, Дворкин… В ком вы пытались вызвать человеческие чувства? В наглой лимите, которая собирается обокрасть приютившую ее семью?
– С нашей помощью, – тихо ответил Сема.
– Мне-то начхать на ее свекровь и мужа, – не меняя интонации, заметил Верман. – Не я кусаю кормящую руку.
– Про руку мы ничего не знаем.
– Дворкин, больше вашей веры в человечество меня восхищают только трусы с кармашками, которые шьет Ивановская фабрика нижнего белья. Вы имеете дело с умной алчной бабой. Кстати, наш Илюшин подал мне вчера отличную идею. Можем встретиться с ее родней и рассказать о планах милой барышни. Они возьмут ее с поличным на краже.
– И останемся без Гройса и без диадемы, – кротко заметил Сема. – Верман, мы уже пропили невинность, поздно корячиться и надевать панталоны.
– Кстати, их Ивановская фабрика тоже шьет… – пробормотал в сторону Моня.
Четыре года назад друг привел Бориса Курчатова в узбекский ресторан. Это было сетевое заведение из тех, что первые пару лет радуют посетителей кухней и ценами, а затем с ними происходит неожиданная метаморфоза. Отныне здесь ленятся официанты, халтурят повара, оживление сменяется суетливостью, а веселость – нервозностью, и хотя поначалу ухудшения кажутся почти незаметными и уж во всяком случае обратимыми, завсегдатаи с тоской понимают, что все кончено. К ресторану пришла популярность.
Когда-то между Борисом и его другом было что-то вроде конкуренции, но уже много лет друг маячил впереди. Он был богаче Курчатова, весомее Курчатова, его связи были прочнее и тянулись ниточками высоко вверх, что и его приподнимало над землей. Как будто у него было много воздушных шаров. А у Бориса вместо шаров булыжники, привязанные к ногам, в виде долгов и убыточного бизнеса.
– Пафосу тут маловато, – пошутил Курчатов, когда машина друга остановилась перед кафе. – Ты, кажется, давно в таких заведениях не едал.
– А я твои деньги считаю, – невозмутимо объяснил друг. – Это место бюджетное, тебе как раз по карману. Ты же не собираешься за мой счет пировать?
– Боишься, я тебя объем? – оскалился Борис.
Друг в ответ только ухмыльнулся.
Разговор их был пустой. Встречу назначил сам Курчатов, якобы просто поболтать, а в действительности с тайной надеждой, что друг поможет ему в кое-каких проектах. Однако первые же минуты показали, что все чаяния бесполезны. Игорь давно списал его в неудачники. Подобно длительной болезни, проигрыш рано или поздно накладывает на человека свой отпечаток, и люди успешные начинают интуитивно сторониться бедолаги, чтобы не подцепить заразу лузерства. Друг любил повторять выражение «гигиена общения», разглагольствуя о жизненных сценариях и подводя мощную философскую базу под тот простой факт, что он не собирался иметь дело с людьми менее успешными, чем он сам.
А самое главное – друг знал. С самого начала, еще во время телефонного разговора он понимал, зачем Курчатов все затеял. И даже предмет разговора был ему известен.
– Что закажешь?
– Думаю вот… Может, мяса на гриле возьму.
– Отъедайся. Ты чего-то тощий. Мать голодом морит?
Борис готов был пикироваться целую вечность – он твердо решил, что серьезного разговора не будет. Но пока все выглядело так, словно он тянет время. Боится. Лебезит. Курчатов внутренне бесился и рычал, внешне пытался сохранять хорошую мину. Но не мог не думать о том, что часы у друга стоят дороже, чем его машина, а за галстук тот заплатил больше, чем Курчатов за свой костюм. «Тварь мордастая. Отъелся на откатах».
– Ты жениться-то не собираешься? – спросил друг, с хрустом откусывая от огурца.
– Дай от развода отойти.
– Правильно, – одобрил тот. – Жену надо брать, когда деньги есть. Поднакопишь – и женишься. Девочку себе хорошую найдешь…
За покровительственный тон Курчатов едва не двинул ему в морду. Но заметил, что приятель изменился в лице, и проследил за направлением его взгляда.
Был вечер пятницы, и десять минут назад в ресторане включили музыку. Это была какая-то восточная попса, и в другое время Курчатов скривился бы от откровенной вторичности мелодии. Но сейчас ему было не до песни.
В проход между столиками вышла танцевать девушка. На ней были шаровары, позвякивавшие бубенчиками при каждом движении, и расшитый бисером алый топ, оттенявший золотистую кожу.
Вслед за ней выбежали еще трое красавиц в похожих костюмах. Ладони были сложены перед грудью, бедра двигались в такт музыке.
– По вечерам у нас танец живота.
Курчатов вздрогнул. Он увлекся зрелищем и не заметил официантку.
– А первая-то ничего так. Хороша, – хрипло сказал друг, не оборачиваясь.
Борис ничего не понимал во всех этих плясках. Но и ему было ясно, что девушка в алом топе танцует лучше остальных. Она была невысокая и довольно крепко сбитая, но это искупалось поразительной грацией движений и откровенным наслаждением, написанном на ее лице. Остальные девушки работали. Она жила.
– Во дает, чертовка! – восхитился друг. – Ну, хороша же, скажи?
Курчатов отвел взгляд от девчонки и по лицу друга понял все раньше, чем сам друг. Тот следил, не отрываясь, за каждым ее движением. На обрюзгшем лице вспыхнула слабая болезненная улыбка. Она превращала его в клоуна, этого владельца дорогих часов и хорошего костюма, этого знатока человеческих душ, презиравшего Курчатова за отсутствие крепкой хватки и давно списавшего его со всех счетов.
Борис дважды в своей жизни видел подобное выражение. Он знал, что оно означает.
– Слушай, а давай ее за столик пригласим! – сказал он и посмотрел на друга честными глазами. – Без всякого вот этого. Ну, знаешь… В общем, просто угостить. По-человечески, ну.
Дальнейшее ему удалось устроить с невероятной легкостью. Как будто ангел-хранитель придерживал для него закрытые прежде двери.
Он дождался конца выступления, поймал девчонку возле черного входа, где та курила, уже собираясь уходить. И каким-то образом уговорил, обаял, почти заставил присоединиться к их нелепому ужину.
Следующий час Борис наблюдал, как млеет и тает его приятель. Как он несет чушь. Как не может оторвать взгляда от этой смешливой дерзкой птички.
Нет отвратительнее зрелища, чем влюбленный мужчина в летах. Друг был старше Бориса на пятнадцать лет, и Курчатов представил каждый год их разницы в виде умело забитого бильярдного шара, который покоился в лузе.
Пятнадцать – ноль. Попробуй-ка сравнять счет, урод.
Прочее было делом техники. Поехать вместе в ночной клуб. Выставить приятеля окончательным идиотом. Привезти девчонке на следующее утро букет роз. А затем еще один. И еще.