Штурман - читать онлайн книгу. Автор: Людвиг Павельчик cтр.№ 56

Мне даже показалось, что я быстрее добрался бы до места пешком, но Архип, которому я это сказал, велел мне беречь силы, «бо неизвестно еще, что тебе предстоит». Впрочем, какими-то урывками мне все же удалось наглотаться сна, и, когда мы наконец приехали на городской почтамт, я чувствовал себя относительно бодрым.

Солнце еще не взошло, и я не сразу рассмотрел, что низкое деревянное здание, стоящее чуть в стороне от тракта, и есть районное почтовое отделение. Я услышал оттуда чей-то хриплый кашель, а прохладный ветерок со стороны леса принес запах хвойной свежести. Старик, велев мне не отходить далеко от телеги, куда-то пропал. Однако, не успел я размять затекшие конечности, как он появился снова и доложил, что дело улажено и, пожертвовав одной бутылкой вонючей жидкости, я могу забираться в будку. Будкой именовалась большая крытая повозка, запряженная парой. Натянутый на жесткий проволочный каркас брезент образовывал некое подобие фургона, подняв полог которого, можно было проникнуть вовнутрь. Несмотря на романтический вид этого сооружения, подобного чувства у меня не возникло. Напротив, острая, режущая тоска поднялась на мгновения из самых глубин моей души, заклокотав в горле и вызвав тошноту, но, впрочем, быстро улеглась, оставив лишь необъяснимое чувство утраты чего-то важного.

Дед Архип вытащил из кармана свернутый вчетверо листок грубой желтой бумаги, который протянул мне.

– Возьми, как договаривались. Спросишь в деревне дом Якова Угрюмова, отдашь ему письмо. В нем я прошу его, чтобы принял тебя и обогрел пока. Сможешь чем помочь ему в хозяйстве – помоги. Люди они верующие, старой закалки и лодырей не любят. Ну, да я за тебя не беспокоюсь, ты не станешь злоупотреблять…

– Не буду ли я в тягость твоему другу, дед Архип? – забеспокоился я.

– Другу? – произнес старик, нажав на первом слоге, и хмыкнул. – В тягость, парень, приходится гость праздный или девица беременная, а нуждающийся в помощи и поддержке единомышленник в тягость быть не может. Да, кстати, это письмо адресовано ему, не тебе, это ясно?

– Да куда уж яснее, дед, не беспокойся, заглядывать не буду и тайн твоих не узнаю. Ну, бывай?

– Бывай.

Возница уже завершал последние приготовления, когда я сунул ему нагревшуюся за пазухой бутылку со спиртным и, прежде чем поднять полог будки, в последний раз оглянулся на деда Архипа. Таким я его и запомнил: бородатым, взлохмаченным и чуть сутулым, стоящим поодаль и смотрящим мне вслед. Не думаю, чтобы в нем взыграла сентиментальность – не тот это был человек, – скорее всего, он просто тоже хотел запомнить меня, ведь память – самое ценное, чем мы обладаем, помните?

Конец августа – прекрасная пора. Что может сравниться с той легкой, вдумчивой тоской и необъяснимой сладкой грустью, которые она приносит с собой? Что заставляет мечтать и надеяться сильнее, чем прозрачные, дурманящие ночи позднего августа, напоенные спокойствием и самой жизнью? Это не просто ночи – это кладезь мудрости и романтики, это повод задуматься о вечном, это – как морозный воздух после жаркой парилки, когда вспоминаешь, что у тебя есть легкие. В Восточной Сибири – суровом таежном крае, эти ночи особенно хороши. Вызвездившее небо, от чарующей, непередаваемой глубины которого захватывает дух, метеоры, то и дело вспыхивающие и, пообещав кому-то желание, исчезающие где-то в тайге, запах реки и сена, приносимый еще теплым ночным ветром и робкое, бегающее туда-сюда вдоль позвоночника ощущение счастья – неотъемлемые атрибуты этих ночей. Вполне допускаю, что у каждого – свои воспоминания и свои ночи, но прекрасней этих для меня ничего нет, потому что я, как и все перечисленное, тоже являюсь их частью.

Вот такой теплой, ясной ночью, мгновенно вернувшей меня в мое пятнистое детство, я и прибыл в тихую, погруженную в сон Николопетровку. Деревня разместилась в уютной ложбинке меж темной кромкой тайги и чуть слышно журчащей Урицей, которая в этом самом месте делала изгиб и, бесстрашно пускаясь в чащу гигантских кедров, бежала дальше, в сторону мертвого Улюка.

Тогда я, разумеется, не знал еще ни Урицы, ни Николопетровки с ее угрюмыми жителями, как не слышал я и истории о погибшей деревне, чьи обугленные останки, заросшие бурьяном и колючками, все еще проглядывали из земли, напоминая о случившейся здесь двадцать лет назад трагедии. За прошедшее время сменилось поколение, но ни старики, ни молодежь, вскормленная жутким преданием, не забывают, что по соседству с ними находится нечто, с чем лучше не искать встречи. До сих пор никто не объяснил сельчанам ни колдовских всполохов огня, виденных когда-то на пожарище редкими очевидцами, ни таинственного исчезновения Ильи Гудика, которого ребятишки неких Суконниковых видели в тот день шествующим в направлении Улюка. Высказанная некоторыми версия, что Гудик-де сбежал, раскаявшись в обмане односельчан, не выдерживала никакой критики, а уж у рассудительных людей, раскусивших алчную душу самозваного проповедника, ничего, кроме ухмылки, не вызывала. Никоим образом не мог Илья Гудик оставить богатства, которыми полнились тайники и закрома его напоминающего терем дома, да и жена-служанка его – вечно насупленная нелюдимая Зинаида, выглядела не на шутку обеспокоенной и, как говорили в деревне, «вышибленной из катанок», а позже и вовсе сбрендила, запила и, во хмелю пребываючи, излагала каждому встречному-поперечному какую-то чушь про кару, мщение да огонь, пожравший грешного ее супруга. Поначалу односельчане жалели ее, затем начали подтрунивать, а в конце концов и вовсе насмехаться, отринув любовь к ближнему в пользу реванша за годы страха и унижений. Так и жила старуха одна, пропивая добро и бросая проклятия в спину проходящим, а ночами со свечой в руках шатаясь по заброшенному огороду в поисках «спасения», якобы зарытого где-то Гудиком.

Разумеется, въехав тогда поздним вечером в деревню, я, мучаясь головной болью в недрах запряженной гнедой парой повозки, ничего этого не знал. Из-за досадной поломки колеса на полпути мы значительно задержались, и похмельный возница, кнутом и проклятиями подгонявший измученных животных, призывал всех чертей на головы жителей Николопетровки, района, края и, на всякий случай, мою голову тоже. И действительно, в то время как ему приходится из шкуры вон лезть и бороться с «проклятой задышкой», всякие откормленные боровы возлежат тут в свое удовольствие на перинах в дилижансе и балуются сытой отрыжкой. Дилижансом он при этом именовал свою убогую, покрытую брезентом повозку, а периной – клок вонючей соломы, брошенный на дно «дилижанса». На мой счет он тоже ошибся – за последние дни я прилично схудал и даже осунулся от нескончаемых мытарств, так что замечание по поводу моей откормленности было ложным, как и то, что касалось сытой отрыжки. Одним словом, глупый врун-кучер порядком осточертел мне за дорогу, и я не знал, от чего у меня больше болит голова – от тряски или его бесконечных выкриков.

– Эй, парень! Хорош дрыхнуть! Сейчас еще раз с горки, потом поворот, и ты на месте! Наконец-то избавлюсь от лодыря. Послал Господь пассажира!

Я, насколько это было возможно, распрямил спину и даже позволил себе немного порадоваться. То, что мы наконец-то достигли Николопетровки, было, безусловно, хорошей новостью, но вот как мне теперь, в ночи, найти нужную избу? Да и с какой рожей я возникну на пороге незнакомых мне людей, после того как разбужу их бесцеремонным стуком в окно?