Время Смилодона - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Разумовский cтр.№ 56

Похоже, ее совсем не трогали ни кровь, ни липнущий топор, ни розовая лопата. Судя по всему, работала она на мясокомбинате, в разделочном цеху.

— Господи, а это что? — выдохнул Рубен Ашотович, когда Буров снял с груди вражескую отрубленную конечность. — Полинушка, ты даже не представляешь, в какое мы влипли дерьмо! По сравнению с ним КГБ — это так, детские какашки.

Гм, странно. Похоже, зрелище отрубленной руки подействовало на него не так, как вид магического кинжала, к слову сказать, совершенно невзрачного. Рубь за сто, «Коготь дьявола» он уже где-то видел. Интересно, блин, интересно…

— Ты поедешь или нет? А ну трогай! — рявкнула Полина, выкатила глаза и, засопев, принялась за Бурова. — Ну-ка, ну-ка, так, так… Ерунда, — веско констатировала она, криво усмехнулась и вытащила из автоаптечки йод. — Надо бы, конечно, заштопать, да, думаю, и так заживет. Эх-ма. — Выпятила губу, открутила крышечку да и вылила на рану Бурову жидкого огня. — Ничего, шпион, терпи, атаманом будешь. А это правда, Василий, что у вас в Израиле самая лучшая в мире медицина?

Нет, похоже, работала она не на мясокомбинате. Потрошила не животных — людей.

Машина между тем двигалась на юг — рычала мотором, скрипела колодками, стонала изношенной подвеской. Рубен Ашотович, видимо, от стресса рулил опасно, на редкость нервно и напоминал не армянина-геофизика, а японца-камикадзе. Наконец, хвала аллаху, выехали из города, встали на курс и покатили по направлению к столице нашей родины. Рубен Ашотович уже не бузил, ровно держал руль, знай давил себе на клавишу газа. Ехали в молчании, по прямой, говорить о чем-либо не хотелось.

— Вот здесь, у болотца, остановитесь, пожалуйста, — уже после Колпино подал голос Буров. — Ага, вот здесь. — С плеском утопил лопату и топор, вытер руки о траву, вздохнул и принялся прощаться. — Спасибо, ребята, что пропасть не дали, здорово помогли, не бросили. Езжайте себе с богом, лучше вам держаться от меня подальше…

Ох непрост был Вася Буров, непрост, тонко разбирался в вопросах психологии. Да и в людях-человеках разбирался неплохо.

— Ты, шпион, на себя-то посмотри, — выразила ему неодобрение Полина. — В таком скорбном виде далеко не уйдешь. Вернее, уедешь далеко. И надолго. А ну лезь в машину, мы раненых не бросаем. Будь он хоть трижды израильский шпион.

Что-то не чувствовалось в ней патриотизма и любви к социалистическому отечеству. Скорее наоборот…

— Счастливые, они, конечно, часов не наблюдают, но я не думаю, что вы уж очень счастливы. Возьмите, — честно возвратил Рубен Ашотович Бурову его командирские. — Гм… Знакомая фамилия. Интересно, и какова же судьбина подполковника В. Г. Бурова? [297] Занесен навеки в списки части?

— Здравствует и поныне, — буркнул Буров, залез в машину и устроился на сиденье. — Дослужился до генерала. [298]

А сам вспомнил раут у ее величества, приятнейшие забавы, этикет, галантнейшее общение на высшем уровне, чарующую улыбку русской Клеопатры. А еще Бурову вспомнился де Гард — жалкий, обгадившийся, потерявший лицо, скорчившийся, словно недоносок в банке, в луже собственной блевотины. Эх, надо было, видно, его тогда того… Самого… Может, и не бегали бы сейчас уроды, размахивающие магическими свиноколами. Не должно быть живых врагов, если только хочешь жить спокойно…

— Вот, с учетом удержания стоимости утраченной отвертки, — вытащила откуда-то из-под юбки Полина деньги, с грозным, не допускающим даже малейших возражений видом отдала и сразу же кардинально изменила тему, как видно, по ее личному разумению, на более приятную: — Ишь ты, срез-то какой аккуратный, словно ножичком ампутационным прошлись, — взяла обрубок конечности, помяла, покрутила, оценивающе пощелкала языком: — Гм, остыла уже. Это что же вы, Василий, топором? Без фиксации? Твердая же у вас рука.

На «Коготь дьявола», невзрачный и безжизненный, она, ясное дело, даже не взглянула. Где ему до линейного-то ножа… [299]

— Лопатой. — Буров сделался суров, нахмурился, с индифферентным видом отвернулся к окну — вот ведь чертова баба с садистскими наклонностями. В голове его из бездонных глубин памяти всплыла вдруг нехитрая детская песенка:

Рыжий, рыжий, конопатый убил дедушку лопатой!

А я дедушку не бил, а я дедушку любил!

Да, говорят, человек формируется до пяти-шести лет…

— Смотри-ка ты, тут еще и колечко в нагрузку. — Полина не унималась, трепетно вертела конечность и так, и сяк, и эдак, чувствовалось — соскучилась. — То ли платина, то ли серебро.

— Что выдавлено на печатке? — вдруг вклинился Рубен Ашотович, и «жигуленок» тоже едва не вклинился — в придорожный столб.

— За дорогой смотри! — рявкнула Полина, выругалась яростно на монголо-татарский манер и, как все добрые, отзывчивые люди, тут же сменила гнев на милость. — За дорогой смотри, говорю. Выдавлен голубок с веткой в клюве. На трезубце сидит.

— Что? — Буров оторвал глаза от изысков Нечерноземья, с вниманием посмотрел на конечность, и верно, окольцованную. О, мама мия! И впрямь птичка божия с веткой в клюве, сидящая на трезубце. Какая трогательная картина, на редкость умилительная. Такую Буров уже видел как-то на остывающем теле — там, в далеком восемнадцатом, под мышкой у иудейского богатыря. [300] Господи, здесь-то им чего? Ведь национальный-то вопрос в СССР уже полностью решен…

— Значит, голубь? На трезубце сидит? — переспросил Рубен Ашотович, резко остановился на обочине и неожиданно принялся выражаться по-армянски, но видит бог, в монголо-татарском ключе. Наконец, когда не стало слов, он вздохнул, шмыгнул широковатым носом и перешел на русский, вернее, на личности: — Василий, вы, вообще-то, кто?

Отвечать уклончиво, не конкретно, типа «кто-кто, хрен в пальто» как-то не хотелось, а потому Буров добро улыбнулся:

— Да никто. Меня любит только милиция. Ни паспорта, ни партбилета. Интересен только Анатолию Семеновичу Саранцеву.

— Если бы вы только знали, Василий, в какую залезли кашу! — Услышав про Саранцева, Арутюнян кивнул, раздумал задавать вопросы и, решив все-таки ехать, включил поворотник. — Это же рука магистра некроманов…

— Ну вот, начинается, любимая тема. — Полина ухмыльнулась, вытащила «Родопи» и, не предлагая никому, закурила. — Сектанты-некроманты, сатанисты-онанисты. Что, не надоело тебе? Или свое кладбище все забыть не можешь? Василий, я прошу вас, внесите же ясность, признайтесь, что все это простая уголовщина. — И она опять обласкала взглядом ампутированную руку, ободранную, страшную, со скрюченными пальцами. Какие обычно рисуют на плакатах типа: «Руки прочь от мира и социализма!»