— Значит, ставят опыты на людях? — подобрался Буров, вспомнил звероферму в тайге и задал извечный вопрос: — И что же делать?
А сам прикинул, сколько у него осталось патронов…
— Хороший вопрос. Ребром, — усмехнулся Сен-Жермен, одобрительно кивнул и сделал знак Лоренце, чтобы та налила еще кофе. — Вот его-то и задали себе в свое время люди видящие, обладающие auctoritas,
[198]
pentagrammatica libertas
[199]
и vis humana.
[200]
Люди, владеющие ars magna,
[201]
увенчанные corona magica,
[202]
узревшие pericula occulta.
[203]
He тупая аморфная толпа, все эти hommes de terrent,
[204]
отмеченные veulerie,
[205]
lucrum
[206]
и restrictio.
[207]
— Сен-Жермен поморщился, сделал паузу и отпил глоток крепчайшего мокко. — И было создано братство protectores,
[208]
тех, кто обладает ratio,
[209]
наделен le force
[210]
и не теряет ни при каких обстоятельствах spes.
[211]
Мы назвали его «Мужским клубом»…
— Прошу простить, мессир, но вы меня не переубедите. Название на редкость неудачное, — вмешалась в разговор Анита и яростно располовинила кремовое нежнейшее ореховое пирожное. — Ох уж мне этот Парацельс с его вечным женоненавистничеством.
[212]
А о мэтре Леонардо я уж и не говорю…
[213]
— Ну вот и отлично, мадам, молчание это золото, — мило улыбнувшись, прервал ее Сен-Жермен и невозмутимо продолжил: — Да, сударь, в нашем «Мужском клубе» есть и женщины. Однако и Виракоча,
[214]
и Кецалькоатль,
[215]
и Уан,
[216]
да и Иисус из Назарета были все-таки мужчинами…
— Вот именно, мессир, может, поэтому у них ничего и не вышло, — криво усмехнулась Анита, однако, вспомнив что-то, сразу замолчала и перестала скалиться. — Впрочем, как и у бедняжки Гепатии,
[217]
и у Сафо,
[218]
и у Марии из Магдалы…
[219]
— Итак, сударь, в двух словах, — сделал вид, что не услышал ничего, Сен-Жермен, выпил залпом кофе и вытащил батистовый, внушительных размеров платок. — Время не есть нечто ограниченное, однонаправленное, заключенное в некие конкретные пределы — sic mundus creatus est.
[220]
Restutio и roversibilitis
[221]
— это неотъемлемые свойства мира. И потому всегда есть шанс, исправив прошлое, повлиять на настоящее и предопределить будущее. Однако, сударь, увы, connaissance des temps,
[222]
это еще не все. Сколько раз мы посылали в прошлое наших fratres
[223]
— магов, просветителей, наставников, учителей, призывавших человечество к миру, терпению, доброте, любви. Только без толку, ложь и ненависть, навязываемые рентами, оказались людям куда милее. Просветителя Виракочу забросали камнями,
[224]
суть учения Кришны вывернули наизнанку, христианство сделали основой для создания инквизиции. Нет-нет, жить по-человечески человечество не желало. И тогда мы поняли, что клин вышибают клином — нужно не взывать к заблудшему стаду, а вести его, направлять, уберегать от ошибок, защищать от космических волков. Этот мир спасет не любовь, а сила. Не эстеты, не философы, а воины… Но воины божьей милостью, презирающие смерть, те, кому в жизни нечего терять, кроме чести. Самые лучшие. Такие, как вы, сударь… — Дабы подчеркнуть сказанное, Сен-Жермен замолк, выдержал эффектную паузу, и в голосе его послышалось уважение. — Да-да, сударь, мои аплодисменты: вы лучший воин своего времени. Есть, конечно, и посильнее, и побыстрее, и покоординированнее, однако совокупность всех ваших качеств вне всякой конкуренции. Это, знаете ли, как у самострельного тромблона
[225]
вашего же оружейника… э… как бишь его…