Церковь бревенчатая, низкая, у самых монастырских ворот. Вошла Марфа, осмотрелась. У стены несколько монахов скучились. В стороне крестьянская семья на богомолье пришла. Встала боярыня у самого амвона, перекрестилась, отбила несколько поклонов.
Воздух в церковке тяжелый, спертый. Старенький поп тихим, дрожащим голоском читал молитву торопливо, неразборчиво. Марфа разглядела блаженного в темноте храма. Он звенел веригами и жег Борецкую взглядом.
Подошла Марфа, поцеловала его мосластую грязную руку и протянула узелок.
- Михайлушко, страстотерпец, гостинчик тебе привезла, шанежек горячих. Поешь, родимый, насыться да судьбу мою разгляди.
Блаженный узелок взял, долго жевал беззубым ртом шанежку, причмокивал, иногда звенел веригами, а Борецкая ждала, переминаясь с ноги на ногу.
Но вот блаженный перестал жевать, крошки с бороденки смахнул, долго смотрел куда-то вдаль. Наконец прогнусавил:
- Боярыня-матушка, вижу перекати-поле и лес дальний… Вон, вон тебя зрю. Огонь зрю за твоей спинушкой. Ох, как жжет! Отчего бы, матушка? Ой-ой, полыхает! Сгоришь ты, боярыня! Погаси пламя в сердце своем!..
Отшатнулась в страхе Борецкая от блаженного, руками замахала:
- Окстись, Михайло, ужели иного не зришь? Я ль тебе добра не желала, у Бога для тебя добра не просила?
- Зрю, зрю, матушка. Вон, вон палач в красной рубахе появился. Секиру несет… На дыбу тебя волокут. Люди лихие вокруг тебя, боярыня, пляшут. Рыла-то у них, рыла. И смеются. Чему радуются?
- Тьфу, - сплюнула Марфа и, круто поворотившись, зашагала к воротам.
Выйдя из монастыря, с сожалением подумала: к чему возок отпустила?
Всю обратную дорогу, пока по ополью плелась, блаженного бранила. Надеялась доброе от него услышать, ан тот в душу мятущуюся наплевал, стервец.
Случалось, Иван Третий неделями не появлялся на исповеди, и тогда духовник, митрополит Филипп, сам приходил к нему.
Вот и в этот день митрополит Филипп, бледный, с запавшими щеками, поросшими белесой бородой, выйдя из государевых покоев, столкнулся с молодым великим князем Иваном.
- Сын мой, в прошлый раз ты спросил меня, в чем суть истины в проповедях Иосифа и Нила. Так вот я призвал их, чтоб убедиться, нет ли в их словах ереси жидовствующих. Приди и ты, великий князь, послушаешь этих проповедников…
Иван появился во дворце митрополита в Кремле в тот час, когда в палате уже восседали архиепископ Макарий, священник Успенского собора, протоиерей церкви на Арбате отец Виктор и архимандрит Чудовского монастыря Николай.
Вошел митрополит, умостился в кресле, и вскоре впустили виновников дня. Иосиф и Нил обменялись недобрыми взглядами. Митрополит прочитал молитву и тут же спросил:
- В чем суть проповедей ваших, святые старцы, и нет ли в них ереси жидовствующих? Ответить, Иосиф.
Настоятель Волоколамского монастыря, в черной шелковой рясе и бархатном клобуке, низко склонился:
- Владыка, проповедник Нил Сорский против Господа восстает, люд смущает, учеников поучает не трудом жить, молитвами.
- Верны ли эти слова, преподобный Нил? - строго спросил Филипп.
Иван напрягся, хотел услышать ответ Сорского. А тот стоял в поношенной монашеской рясе и таком же выцветшем клобуке, дерзко глядел на своего духовного противника и на вопрос митрополита ответил смело:
- Ужели братия монастыря Волоколамского от трудов своих живет и кормится? Как тот птенец с раскрытым зевом ждет возвращения родителей своих с зернышком или червяком, так и чернецы твои, Иосиф, не в молитвах пребывают, а в выжидании подношений и вкладов в обитель. Иосиф возвысил голос:
- К лености взываешь, Нил Сорский, и все твои старцы заволжские, какие по скитам селятся. Восстаете вы на учение Господа, потому как проповедуете не труд, а истязание плоти. Денно и нощно в молитвах проводить, еду и подаяния отвергать - не есть ли это истощение плоти?
- Плоть суть греховное. Укрощайте ее!
Поднялся молодой князь Иван, не стал ждать конца диспута, тихо покинул митрополичьи покои. У дверей его дожидался Санька. Ни словом не обмолвясь, вышли из дворца. И только тогда Санька голову повернул, спросил:
- Что же ты, князь Иван, не дослушал перебранку старцев?
Иван рукой махнул:
- Хитросплетения словесные в устах их, Александр, сын Гаврилы. Пустые речи и обвинения бездоказательные. Пусть их рассудит митрополит Филипп с первосвятителями.
Глава 8
Известие о смерти жены, великой княгини, застала государя в дороге. Была глухая полночь. Иван Васильевич гнал коня от самой Коломны. Все шептал:
- Что же ты, родная? Просил, не уходи! Не отставая, мчались окружные дворяне…
По ночным улицам Москвы неслись, топча бросавшихся под ноги собак. Редкие прохожие жались к плетням и заборам…
Нагнетая тоску и печаль, неторопливо и мерно звонили колокола. Скончалась великая княгиня Мария Борисовна, жена государя Ивана Третьего и мать молодого великого князя Ивана.
В дворцовых покоях князей московских всю ночь горели свечи и плошки. Бесшумными тенями скользили слуги и дворня.
До утра государь просидел у гроба жены. Все вспоминал и вспоминал, как его, семилетнего, отец, великий князь Василий Темный, и тверской князь Борис обручили с такой же, как и он, малолетней княжной Марией, как прожили пятнадцать лет вместе, растили сына Ивана.
Сжимало грудь, но глаза были сухие. Хотелось крикнуть: «Марьюшка, как же я теперь?»
А молодой великий князь Иван, закрывшись в опочивальне, с горечью думал, что отныне мать не окликнет его по-доброму, как в прежние лета. Но когда же они, эти лета, улетели и как быстро он от юности перешел в пору возмужания? Верно, это началось с того дня, когда отец послал его, великого князя, с дьяком Федором в Новгород? И тогда, в первый раз, и во вторую поездку в Новгород не выполнил он наказ государя, и теперь, возможно, предстоит воевать с новгородцами. Добром они Москве не подчинятся…
Вспомнились укрепления новгородские, стены и башни каменные. Ужели осадой брать? Сколько же ратников поляжет! Подкопы надобно рыть, порохового зелья много потребуется. Для того пушкарный двор наряжен, днем и ночью работный люд трудится, молоты ухают.
Пришел Санька, княжеский стремянный, молча остановился у двери.
- Садись, Александр. Думаю, что войной на Новгород придется идти.
Санька оторопел: он мыслил, что Иван удручен смертью матери, а тот о войне с Новгородом думает. Вздохнул с облегчением:
- Я, великий князь Иван, служилый человек, дворянин, и завсегда готов воевать, кого государь укажет.
- И ладно, Александр. Коли доведется мне полки собирать, тогда позову тебя с собой скликать ополченцев.