Нелегкий флирт с удачей - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Разумовский cтр.№ 77

— Как ты там? — Кролик то и дело включал фонарь, подсвечивая Вике путь, с нежностью смотрел на ее хрупкие плечи, обтянутые нелепым комбинезоном, на тонкую, легко угадываемую под грубым материалом талию, хрипел от злости, с яростью сжимая кулаки, — такую девушку в канализации полощут, сволочи!

Тем временем идти стало труднее, бетонная труба закончилась, поток свернул в естественую расщелину — пришлось сначала опуститься на четвереньки, затем ползти, стараясь не хлебать омерзительную, зловонную жижу.

— Все, я больше не могу. — Женя вдруг поперхнулась и, задыхаясь от слез и рвотных спазм, зарыдала, размазывая по лицу фашистские нечистоты. — Лучше пристрелите!

Истерики только не хватало!

— Ты, майн либхен, волну-то не гони. — Голос Тормоза был суров и ничего хорошего не предвещал. — Твоя задница в этой канаве как затычка, тебя-то пристрелим, а как остальные пройдут? И вообще, тихо там на полубаке, вижу свет.

Рыдания потихоньку смолкли, движение возобновилось, и скоро Женя ткнулась головой Прохорову в зад:

— Чего, пришли, что ли?

— Пришли, стопори машину. — Серега изучал решетку, закрывавшую выход из расщелины. Она была склепана из толстого восьмигранного прутка, однако поток времени и дерьма сделали свое дело: металл был изъеден глубокими язвами коррозии.

— Стена, да трухлявая. — Прохоров ухватился за проржавевшие прутья, пошатал, ухмыльнулся: — Ткни пальцем, и развалится. Жека, держи фонарь. Э-эх, ухнем!

Перевернувшись на спину, он с головой погрузился в жижу и что есть сил пнул ногами решетку. Всплыл, перевел дыхание и снова вдарил — так раз десять, пока не подались заклепки и не лопнули прогнившие прутья.

— Окно в Европу прорублено, прошу, дамы и господа. — Прохоров выдавил решетку наружу и, потеряв скальп, ободрав в кровь ладони и плечи, просочился в небольшую пещерку. Фекальная река пересекала ее по диагонали и с шумом исчезала в углу, видимо, низвергаясь в колодец, рядом была железная дверь, сквозь дырки в напрочь проржавевшем металле струился свет осеннего дня.

— Быстро, быстро. — Прохоров выбрался на сухое место, помог Вике с Женей, протягивая руку Злобину, хмыкнул: — Ну ты и красавчик.

Его переполняло бешеное, неистовое веселье — что, взяли, гады фашистские?

— На себя посмотри, Бельмондо сраный. — Оставляя за собою осклизлый, мерзкий след, капитан Злобин подошел к двери, с ходу приложился каблуком, покачав головой, вытащил «вальтер». — Ногой не вышибить.

Выстрелы канонадой зазвенели в ушах, эхом отражаясь от гранитных стен, замок после хорошего пинка упал на землю, и в лица пахнуло свежестью, ослепило солнечным светом. Какое сладкое слово — свобода! Только как отдает дерьмом…

— За мной, живо. — Крадучись, Злобин выбрался наружу, стремительным рывком преодолел открытое пространство и, прикрывая отход с «вальтером» в руке, притаился в ложбинке. Вика с Женей из последних сил бросились за ним, Прохоров легко догнал их и, укрывшись за кустом, перевел дыхание, огляделся. Нелегкая занесла их на каменистый, поросший редколесьем косогор. Внизу на водной глади играли солнечные блики, слева берег вздыбливался отвесной, далеко выдающейся в фьорд скалой, справа сверху из-за чахлых, гнущихся к земле сосен слышался рев моторов.

— Давайте к шоссе. — Прохоров поднялся, коротко взглянул на обессилевших, синих от холода спутниц, рассвирепев, яростно прошипел: — Бегом, суки, если жизнь дорога. Живо…

Он легко, словно котят, подхватил девушек под руки и, матерясь сквозь зубы, потащил их вверх по склону. Капитан Злобин, прикрывая отход, поддерживал его морально:

— Двигайтесь, барышни, двигайтесь, не май месяц. Еще воспаление придатков схватите…

— Ладно, ладно, я сама. — Судорожно хватая ртом воздух, Женя наконец согрелась и почувствовала прилив очередного по счету дыхания. — Не тяни так, руку оторвешь.

Тяжело переставляя ноги, упершись взглядом в спину Прохорова, она шла словно робот, на автомате, — если бы не горящие от ярости глаза, ее можно было бы принять за зомби. «Мертвецы возвращаются… — Усмехнувшись, она остановилась, через плечо глянула вниз — зловещие скалы, чахлый, умирающий лес, черная лужа фьорда. Фьорда, в котором плавают касатки… —А вот Ингусик уже не вернется…» Женя судорожно вздохнула, спазм захлестнул ей горло, но глаза оставались сухими — весь лимит слез она уже выплакала…

— Что, суки, взяли? — Ее мрачные мысли прервал негромкий голос Прохорова, он был полон презрения, торжества, неукротимой свирепости воина. — Рылом не вышли, псы тевтонские, подождите, мы еще вернемся, поотрубаем вам хвосты!

Далеко внизу, у подножия холма, суетились люди в хаки. Рыскали с автоматами наперевес вдоль берега, цепью прочесывали местность, осматривали в бинокли скалы. Крошечный, с булавочную головку, эсэсовец в черной форме исступленно жестикулировал.

— Это точно. — Капитан Злобин зловеще оскалился, с хрустом сжал кулаки. — Клянусь дружбой народов, мы еще вернемся, на кишках повесим, костями срать будете!

По выражению его лица было видно, что он не шутит.

— Не берите в голову, дамы, страшный человек, убивец. — Прохоров ожесточенно покрутил руками, разминая плечевой пояс, усмехнулся: — Палач Скуратов-Бельский.

— Ну, виноват, погорячился. — Злобин сразу остыл, порозовел ушами, улыбнулся вдруг смущенно и простодушно: — А вообще-то друзья зовут меня Колей.

Судя по его красноречивому взгляду, это было сказано исключительно для Вики.

* * *

Выло утро. Павел Семенович Лютый с дочерью завтракали: всемирно известная, черт бы ее побрал, норвежская сельдь, жаренная во фритюре, с маринованными овощами, знаменитое, мать его за ногу, вызывающее тошноту норвежское пиво, изысканная, с душком, чуть осклизлая баранина с морковно-брюквенным гарниром. Параша с пониженной жирностью. На строгаче в Якутии, где добывают вольфрам, Павел Семенович питался значительно лучше. Пристяжь по соседству вяло хавала вареную треску, ковыряла вилками «братскую могилу» —рыбное рагу из пикши, потрошеной кильки и морской капусты, лица у братвы были постные — ни тебе колбаски, ни сала с чесночком, ни наваристых, так чтобы ложка стояла, кислых щей со свининой. Тоска. Музыканты наигрывали то «Калинку-малинку», то «Сударыню-матушку», то «Светит месяц ясный» — родные, в печенках засевшие мелодии. Это благодарный мэтр с утра пораньше науськивал оркестр, чтобы ублажить драгоценных русских клиентов. Очень, очень достойные люди! Заселились в лучшие номера, потеснив любимую жену арабского шейха, платят исключительно наличными и ведут себя достойно и щедро — мафия!

— Папа, что же вы не едите сельдь? —Светочка За-летова, похорошевшая, заневестившаяся, увлеченно пробовала местные деликатесы, щеки ее раскраснелись, глаза блестели. — Смотрите, как наложено фигурно, морква, буряк, яйца отварили вам вкрутую…

— Кушай, детка, кушай. — Павел Семенович нежно посмотрел на дочь, крякнул от прилива чувств и незаметно скосил глаза в угол, где занимал почетный стол арабский шейх со своим визирем, старшим сыном и любимой женой; бриллиантовые россыпи на их одеждах переливались всеми цветами радуги. И хрена ли понтуетесь? Все равно деньги ваши станут наши. Шейх этот, видать, по жизни был полный лох, мудак и извращенец. Он не только приволок в Норвегию гарем, он и верблюдиху прихватил, белую, в лентах, якобы для Дойки, ходит исключительно в подштанниках и ночной рубахе и все бубнит себе под нос: «Бисми лла, бисми лла», — матерится, наверное. Третьего дня Павел Семенович посчитал не подлостью пошуршать с арабом в карты и обул его с ходу на триста косарей. Долг тот отдал без заморочек, но катать больше не хочет — ясное дело, здесь мозгами шевелить надо, это тебе не верблю-диху крыть. Ишь как лыбится, цацками сверкает, а в глаза, гад, не глядит, отворачивает харю-то. И чего ему здесь, на северах, ехал бы к себе в сектор Газа…