Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс А. Робинсон, Дарон Аджемоглу cтр.№ 136

Вероятно, власти были уверены, что они легко найдут свидетельства преступной деятельности Дая. В результате он провел следующие пять лет в тюрьме и под домашним арестом и лишь в 2009 году был признан виновным в каких-то мелких правонарушениях. Его настоящее преступление состояло в том, что он затеял реализацию большого проекта, который мог бы составить конкуренцию государственным предприятиям, причем сделал это без разрешения Коммунистической партии. По крайней мере, именно такой урок вынесли из этого дела остальные игроки рынка.

Реакция Коммунистической партии на таких предпринимателей, как Дай, не должна удивлять. Чэнь Юнь, один из ближайших соратников Дэн Сяопина и предполагаемый архитектор рыночных реформ на их начальном периоде, суммировал взгляды большинства партийных кадров на экономику, уподобив ее «птице в клетке»: экономика — это птица, а партийный контроль за ней — клетка, она предназначена для того, чтобы птица была здоровой и ухоженной. Но клетку нельзя открывать, а то птица улетит. Когда важнейший пост в Китае, место генерального секретаря Коммунистической партии, занял в 1989 году Цзян Цзэминь, он пошел еще дальше и четко сформулировал те подозрения, которые питала партийная верхушка по отношению к бизнесменам, считая их «ищущими только своей выгоды дельцами и торговцами, которые мошенничают, воруют, суют взятки и уклоняются от налогов».

На протяжении всех 1990-х годов, хотя в страну начали поступать иностранные инвестиции, а государственные предприятия активно побуждались к расширению, частное предпринимательство встречало настороженное отношение, у многих бизнесменов отнимали собственность, а иногда они даже попадали в тюрьму. Хотя отношение к предпринимателям, подобное подозрительному отношению Цзян Цзэминя, сейчас менее распространено, подобные взгляды все еще популярны в Китае. По словам одного китайского экономиста,

Несмотря на то, что сейчас множество частных компаний действуют на рынке Китая, многие экономические субъекты все еще находятся под контролем и защитой государства. Журналист Ричард Макгрегор рассказывает, что на столе руководителя любой крупной государственной фирмы в Китае стоит красный телефон. По нему партийное руководство отдает приказы: что компания должна сделать, куда она должна инвестировать деньги и каковы должны быть цели этих инвестиций. Эти гигантские корпорации все еще находятся под партийным контролем, а это означает, что партийные бонзы могут по собственному желанию переставлять с места на место своих директоров, увольнять или продвигать их, причем без каких-либо объяснений.

Все это, конечно, не значит, что Китай не делает серьезных шагов в сторону инклюзивных экономических институтов, шагов, которые предопределили его впечатляющий экономический рост за последние 30 лет. Большинство бизнесменов чувствует себя в безопасности, но не в последнюю очередь потому, что они заручились поддержкой местных партийных кадров и верхушки КПК в Пекине. Многие государственные предприятия получают прибыль и участвуют в конкуренции на международных рынках. Это радикально отличает нынешний Китай от Китая времен Мао. Как мы видели в предыдущей главе, экономика Китая начала расти благодаря тому, что страна под руководством Дэн Сяопина предприняла ряд радикальных реформ, поставивших экономические институты на путь большей инклюзивности. Кроме того, Китай извлек выгоду из огромного количества дешевой рабочей силы и доступа к международным рынкам, капиталам и технологиям.

Хотя китайские экономические институты сегодня несравнимо более инклюзивны, чем три десятилетия назад, Китай — это пример экономического роста в условиях экстрактивности. Несмотря на акцент на инновациях и технологиях, китайский рост базируется на усвоении существующих технологий и быстрых инвестициях, а не на созидательном разрушении. Важным аспектом экономической ситуации остается то, что права собственности в Китае до сих пор недостаточно защищены. Время от времени у каких-нибудь бизнесменов отбирают их собственность, как это случилось с Даем. Мобильность рабочей силы жестко регулируется, и самое базовое право собственности — право продавать собственный труд по собственному усмотрению — все еще соблюдается не в полной мере.

До какой степени экономические институты Китая все еще далеки от действительной инклюзивности, можно увидеть на примере того, как мало бизнесменов могут даже начать какую бы то ни было деятельность без поддержки местных или, что еще более важно, столичных партийных органов. Связь между бизнесом и партией весьма прибыльна для обеих сторон. Заручившееся поддержкой партии предприятие получает контракты на выгодных условиях, оно может выселять обычных людей с места жительства, чтобы экспроприировать их землю, оно может безнаказанно нарушать законы и нормативы. Те, кто встают у него на пути, рискуют оказаться в тюрьме или даже в могиле.

Огромный вес Коммунистической партии и экстрактивных институтов в Китае напоминает о сходстве экономического роста в Советском Союзе в 1950-е и 1960-е годы с нынешним китайским ростом, хотя у этих явлений и есть ряд важных отличий. Советский Союз добился экономического роста в условиях экстрактивных экономических и политических институтов, потому что принудительно сконцентрировал ресурсы в индустрии с централизованным командным управлением — преимущественно в области вооружений и тяжелой промышленности. Такой рост был частично возможен, потому что необходимо было много наверстать. Рост в условиях экстрактивных институтов проще, когда нет необходимости в созидательном разрушении. Китайские экономические институты, без сомнения, более инклюзивны, чем были в Советском Союзе, но политические институты остаются экстрактивными. Коммунистическая партия в Китае всесильна и контролирует всю бюрократию страны, вооруженные силы, средства массовой информации и значительную часть экономики. У граждан Китая мало политических свобод, а уровень их включенности в политический процесс очень низок.

Многие наблюдатели надеялись, что экономический рост в Китае принесет с собой демократию и больший плюрализм. В 1989 году было ощущение, что демонстрации на площади Тяньаньмэнь приведут к большей открытости и, возможно, даже к краху коммунистического режима. Но против демонстрантов были направлены танки, и вместо мирного изменения режима в историю вошла бойня на площади Тяньаньмэнь. После этих событий китайские институты стали во многом еще более экстрактивными. Реформаторы, такие как Чжао Цзыян, поддержавший на посту генерального секретаря КПК студентов на площади Тяньаньмень, были отстранены от дел, и партия с еще большей силой стала подавлять гражданские права и свободу слова. Чжао Цзыян более 15 лет оставался под домашним арестом, всякое публичное упоминание о нем было запрещено, чтобы он не стал символом для сторонников политических реформ.

Сегодня партийный контроль над средствами массовой информации, включая Интернет, достиг беспрецедентного уровня. Во многих случаях это обеспечивается самоцензурой: редакции СМИ хорошо знают, что им нельзя упоминать Чжао Цзыяна или Лю Сяобо, ^[52] который остался в тюрьме даже после того, как получил Нобелевскую премию мира. Самоцензура поддерживается совершенно оруэлловскими механизмами слежки за разговорами и общением, закрытием веб-сайтов и газет и даже частичной блокировкой доступа к личным новостным лентам в Интернете. Все это проявилось в полной мере, когда в 2009 году появились новости о том, что сын генерального секретаря КПК Ху Цзиньтао уличен в коррупции. Партийный механизм контроля за информацией был немедленно запущен на полную мощность и оказался способен не только не пропустить эти новости в китайскую печать, но и блокировать их на сайтах New York Times и Financial Times.