Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс А. Робинсон, Дарон Аджемоглу cтр.№ 114

Второй фактор — это сама природа широкой коалиции, сформировавшейся как в Англии, так и во Франции. К примеру, Славная революция была не путчем, организованным узкой группой заговорщиков ради специфических узких интересов, а обширным общественным движением, опиравшимся на купцов, промышленников, мелких дворян и другие политические группы. То же самое верно и в случае с Французской революцией.

Третий фактор коренится в истории английских и французских политических институтов. Именно они представляли собой базу, на которой могли расти и развиваться новые, более инклюзивные политические режимы. В обеих странах существовали традиции парламентаризма и разделения властей, восходящие в Англии и Франции соответственно к Великой хартии вольностей и Собранию нотаблей. Более того, в обоих случаях революции случились на пике исторических процессов, которые к тому моменту и так уже ослабили силу абсолютистстких или стремящихся к абсолютизму режимов. В обоих случаях существующие политические институты затрудняли новым правителям или узкой группе элиты доступ к контролю над государством, к узурпации экономических благ и установлению прочной и бесконтрольной политической власти. Правда, в ходе Французской революции небольшая группа якобинцев во главе с Робеспьером и Сен-Жюстом все-таки смогла захватить такую власть, и последствия этого были ужасны, однако это было временным явлением и не помешало созданию впоследствии более инклюзивных институтов.

Вся эта картина сильно отличается от ситуации, сложившейся в обществах с долгой историей крайне экстрактивных экономических и политических институтов и неограниченной властью верховного правителя. В таких обществах не могло появиться ни нового влиятельного класса торговцев или предпринимателей, готовых поддержать (в том числе и финансово) сопротивление существующему режиму, чтобы открыть дорогу для более инклюзивных экономических институтов; ни широких коалиций, которые создавали бы препятствия на пути к единоличной власти для любого из их собственных участников; ни политических сдержек, которые помешали бы новым правителям узурпировать власть.

Как следствие этого, Сьерра-Леоне, Эфиопии и Заиру значительно труднее было сопротивляться порочному кругу, начать движение в направлении инклюзивности. В этих странах не сложилось и традиционных (или исторически утвердившихся) институтов, которые могли бы ограничить власть правителя. В свое время подобные институты существовали в некоторых регионах Африки, а некоторые из них, например в Ботсване, пережили колониальную эру. Но в Сьерра-Леоне такие институты были гораздо менее развиты и на всем протяжении своего существования находились в тени системы «непрямого правления». То же самое можно сказать и о других британских колониях в Африке, будь то Кения или Нигерия. В Конго исконные местные институты были практически уничтожены бельгийскими колониальными властями и автократической политикой Мобуту.

Во всех перечисленных странах не было и «новых людей» — торговцев, предпринимателей или промышленников, которые поддержали бы новый режим и потребовали гарантий прав собственности и уничтожения старых экстрактивных институтов. Совсем наоборот: можно сказать, что в результате действия экстрактивных экономических институтов ни бизнесменов, ни эффективных управленцев в этих странах практически не осталось вовсе.

Международное сообщество было уверено, что обретение независимости африканскими странами повлечет экономический рост, которому будет способствовать государственное планирование и поощрение частного сектора. Но никакого частного сектора в бывших колониях попросту не было — если не считать сельских областей, население которых не было представлено во власти, а потому пало первой ее жертвой. А обладание этой властью — и это, возможно, важнее всего — в большинстве случаев сулило огромные барыши. Поэтому власть не только привлекала самых беспринципных деятелей наподобие Стивенса, но со временем превращала их в настоящих чудовищ. Ничто не могло разорвать порочный круг.

Богатые страны богаты в конечном счете потому, что им удавалось развивать у себя инклюзивные институты в течение примерно последних трех столетий. Эти институты все более укреплялись благодаря процессу благотворной обратной связи. Поначалу довольно шаткие и только в весьма ограниченном смысле инклюзивные, они тем не менее запустили тенденцию, в результате которой степень их инклюзивности постепенно увеличивалась. Английская демократия началась не со Славной революции. Вовсе нет — в 1688 году лишь малая часть населения получила формальное представительство. Но гораздо важнее то, что стержнем революции был плюрализм. Когда этот плюрализм упрочился, начался процесс становления все большей инклюзивности, и этот процесс не был легким и беспрепятственным.

Так в Англии сложился типичный механизм благотворной обратной связи: инклюзивные политические институты создают препятствия на пути узурпации власти. Они также порождают инклюзивные экономические институты, а последние, в свою очередь, обеспечивают все большую устойчивость первым.

В условиях инклюзивных политических институтов богатство не концентрируется в руках узкой группы лиц, которые могли бы использовать свое экономическое могущество для получения непропорционально большого политического влияния. Более того, в этих условиях возможности извлечения из политической власти материальных выгод гораздо более ограниченны, а это, в свою очередь, уменьшает стимулы, которые могли бы побудить какую-то группу или какую-то амбициозную личность попытаться установить полный контроль над властью. В моменты критических точек перелома сочетание определенных факторов (включая и реакцию существующих институтов на возможности и проблемы, возникающие в данной точке перелома) может, как показывает пример Англии, привести к созданию инклюзивных институтов. Но как только такие институты созданы, для их выживания уже необязательно требуется то же сочетание многочисленных факторов. Благотворная обратная связь (хотя и тут требуется некоторая удача) будет способствовать укоренению этих институтов, а иногда и запустит тенденции, направляющие общество в сторону еще большей инклюзивности.

Если благотворная обратная связь обеспечивает устойчивость инклюзивных институтов, то порочный круг ведет к закреплению экстрактивных. Но поскольку история не предопределена, то порочный круг — это не смертный приговор, как мы увидим позже в главе 14. Тем не менее его влияние очень сильно. Порочный круг запускает мощный процесс негативной обратной связи, в ходе которого экстрактивные политические институты начинают порождать аналогичные экономические институты, а те, в свою очередь, снова и снова обеспечивают базу для укрепления экстрактивных политических институтов. Мы показали это наиболее наглядно на примере Гватемалы, где одна и та же общественная группа находилась у власти сначала в колониальную эпоху, а затем в независимой Гватемале на протяжении четырех столетий. Экстрактивные институты служили для обогащения элиты, а ее богатство обеспечивало ей продление ее доминирования.

Тот же порочный круг просматривается в долговечности плантаторской экономики Юга США, причем здесь бросается в глаза устойчивость этого процесса даже в условиях серьезных потрясений. Формально плантаторы-южане утратили контроль над экономическими и политическими институтами Юга после своего поражения в гражданской войне: рабство, служившее базой плантаторской экономики, было отменено, а черное население получило равные с белыми политические и экономические права. Однако гражданская война не сокрушила ни политического могущества плантаторской элиты, ни ее экономических устоев, так что элита Юга оказалась в состоянии воссоздать ту же систему в других формах, но по-прежнему под своим политическим контролем и направленную на достижение тех же целей: обеспечить достаточное количество дешевой рабочей силы для плантаций.