— Так он в Москву уехал, — сказал Захаров. — Позавчера мы с ним вот как с вами, на дороге встретились, на машине он ехал. Сказал — на днях в Москву собираюсь. Я ему — насовсем, что ли, дачный сезон закончили? А он нет, говорит, вернусь обязательно.
— А вы в церкви были, да? — спросила Катя.
— С утра. Прибирались там. Я да старушки наши — отца Дмитрия покойного сестра да свояченица. Полы помыли, почистили там все. Вроде весть такая, что нового настоятеля нам сюда скоро пришлют. И то дело, какой же это приход без пастыря? Вот ждем, готовимся. Я каждый день церковь проверяю. Утром и вечером. Смотрю, все ли в порядке. За правило взял себе непреложное после того случая, что летом тут у нас, в июне месяце приключился, — Захаров вдруг замолчал, глянул на Катю, на Коли сова. Вид у него был такой, словно он машинально по ошибке проговорился о чем-то запретном, чего не следовало упоминать…
— Алексей Тимофеевич, что это за случай такой был? — Катя подошла к старику. — Ведь это было… Что то не совсем обычное, да?
— Необычное? Бесовство и мерзость — вот что это было! — Лицо Захарова сморщилось от отвращения. — И вспоминать-то это тошно, не то что рассказывать. Вы вот, молодежь, расследуете тут все у нас в комплексе, как вчера-то мне говорили. В комллексе-то это хорошо. Только надо сначала понять, уразуметь надо, где начал то всего этого комплекса, где истоки-то самые. А скажи вам, намекни, вы небось сразу на смех поднимете — старик, маразматик, совсем из ума выжил…
— Да что вы, никто этого не говорит, — горячо возразила Катя. — Наоборот, мы вот специально снова приехали, чтобы с вами посоветоваться, Алексей Тимофеевич. И я во многом с вами согласна, только я точно должна знать, что здесь у вас было летом.
— Не хотел я этого никому говорить. Видит бог — не хотел. И покойному отцу Дмитрию слово дал, что никто об этом не узнает, потому как скверна это, мерзость и богохульство злостное. А народ-то у нас какой, знаете? И так в церковь не особенно торопится, а так и совсем не пойдет. Одним словом, хоть режьте меня, хоть ешьте, а началом всего, что у нас тут стряслось, бед этих вселенских смертей, стало одно происшествие.
— Какое происшествие? — нахмурился Никита: опять, что ли, сюрприз?
— Шестого июня, день я этот потому запомнил, что как раз две шестерки получаются, и год наш нынешний тоже в сумме своей шестерку дает — самое пагубное число антихристово, пошел я перед ранней обедней церковь открывать. Поднимаюсь на крыльцо — батюшки, в глазах прямо потемнело. Дверь-то церковная заперта — сам я ее с вечера запирал, а на двери-то…
— Что? Что на двери было? — быстро спросила Катя.
— Как вспомню, аж мурашки бегут — петух на двери! Белый петух висит, за крылья гвоздями прибитый словно распятый. И кровью куриной вся дверь измазана. Кинулся я за отцом Дмитрием. Сняли мы эту мерзость, в выгребную яму бросили. Дверь отмыли-отскоблили. Слава богу, кощунство это никто не увидел — рано было, а то знаете у нас как? Слухи так и поползут как зараза, последних прихожан растеряем. Отец Дмитрий Христом-богом просил меня молчать, не говорить никому об этом. На него самого все это очень тяжкое впечатление произвело. Никогда такого не было, чтобы такую скверну в святом месте творили.
— А вы не догадываетесь, почему это было сделано в такой странной форме — петух, кровь? — спросила Катя.
— Ничего я не знаю. Одно скажу, — Захаров поднял вверх палеи. — Голову на отсечение дам, что началось все это у нас тут с этого самого случая, с надругательства, а закончилось убийствами. Денег-то ведь, пожертвований, что отец Дмитрий с собой из банка вез, сами говорите, не взяли. Денег не взяли, а пастыря убили. Значит, цель такая была — убить священнослужителя, осквернить, запечатать, разрушить алтарь божий. Все ведь ясно, все одно к одному, а вы говорите — комплекс какой-то! — Захаров с горечью махнул рукой и заковылял к дому покойного отца Дмитрия. В доме, судя по всему, как и в церкви, шли уборка — старухи-приживалки мыли окна, вытряхивали половики и развешивали по двору свежевыстиранное 6елье.
* * *
— Ты, кажется, говорила, что нам не хватает последнего звена? Так как — все еще не хватает? — Никита спросил это уже в отделении милиции в Воздвиженском. Весь короткий путь от церкви до поселка они проделали молча: каждый вроде думал о своем. А на деле вышло — об одном и том же.
— Сейчас Салтыков приедет, я не хочу попадаться ему на глаза, — Катя разглядывала тесное, невзрачное помещение.
— Побудь в соседней комнате. Тут стены — фанера, слышимость на пять с плюсом, — Никита деловито рас— пахнул дверь в маленькую каморку за кабинетом Кулешова. В каморке была спартанская обстановка — стол, стул, сейф и зарешеченное оконце.
— А мы что тут с тобой, одни? Где начальник, где его подчиненные? На все отделение один дежурный.
— Кулешов со своими местонахождение Лыковых устанавливает, а также детально проверяет показания Малявина. Ему сейчас не позавидуешь — три убийства на участке, все на их территориальные плечи легло, а народа у него с гулькин нос. Ничего, он мужик крепкий, справится. Что-то опаздывает барин-то наш… Может, решил оставить своего дружка нам на съедение?
Салтыков приехал в четверть первого. Все было как в клипе — в тесный дворик сельского отделения милиции зарулил шикарный черный «Мерседес» с тонированными стеклами: Салтыков снова воспользовался услугами отеля «Амбассадор». Катя тут же удалилась в каморку. Слышимость через стену и правда была отличная. У Кати даже ощущение возникло, что она играет с ними в прятки, притаившись в шкафу.
Задержанного Лешу Изумрудова, за которым, собственно, и явился с такой помпой Салтыков, отпустили не сразу. Сначала Катя стала тайным, незримым свидетелем следующего весьма любопытного разговора:
КОЛОСОВ: Пожалуйста, садитесь. Алексея сейчас приведут.
САЛТЫКОВ: Я надеюсь, после смерти Марины Арикадьевны, о которой мы все так глубоко скорбим, вы убедились в полной невиновности этого бедного мальчика. Я пытался вам доказать это еще тогда, раньше, но вы даже не посчитали нужным со мной объясниться.
КОЛОСОВ: Мы объяснимся с вами сейчас. Скажите, Роман Валерьянович, это вы приказали своим рабочим сбрасывать глину в овраг?
САЛТЫКОВ: Не мог же я засорять этой дрянью свой собственный пруд, губить экосистему? А в овраге и так была свалка. Мы вообще собирались там все вскоре засыпать.
КОЛОСОВ: У вас в Лесном об этом знали?
САЛТЫКОВ: О чем? О том, что мы хотели засыпать свалку? Конечно. Малявин это еще летом предлагал сделать.
КОЛОСОВ: А знали в Лесном о некоем старинном дневнике, который покойная Марина Ткач приобрела у здешнего дачника Волкова, бывшего заведующего психбольницей?
САЛТЫКОВ: О, вы имеете в виду дневник моей двоюродной прабабушки, сестры моего прадеда Людмилы Романовны? Да, я о нем слышал. Выпала бы такая возможность — с удовольствием бы приобрел, как память.
КОЛОСОВ: Не потому ли приобрели бы, что там перечислены условия завладения бестужевским кладом? Жертвы все перечислены, которых убить следует, чтобы…