— Что это такое? — шепнул удивленно Мещерский.
— Я только мельком проглядел. Эта что-то вроде дневника, — ответил Никита.
— Можно я посмотрю? — Колосов, натянув на руку резиновую перчатку, достал из пакета тетрадь. Раскрыл. Мещерский увидел титульную страницу. Бумага была пожелтевшей от времени, сырой на ощупь. Страницу, украшала замысловатая виньетка в стиле Бердсле — два павлина и окружающий их вычурный растительный орнамент. Наискось титульной страницы шла надпись, выполненная выцветшими от времени фиолетовыми чернилами — крупным округлым аккуратным почерком: «Милой Милочке от Сони и Ляли в день ангела с пожеланиями счастья». Никита перевернул страницу.
— Обрати внимание на дату, — сказал он. Сверху над текстом, написанным уже совершенно иным — мелким, бисерным"очерком и другими чернилами, стояла дата: «6 мая 1913 г.»
— Что это за тетрадь? Чья она? — спрос ил, Мещерский.
— Чья, не знаю, а найдена в сумке убитой. Кстати, в ней была закладка, — Никита снова перевернул страницы, и Мещерский увидел между ними пустую мятую пачку из-под сигарет «Мальборо». — Видишь? Точно такай же пачка; только початая, у нее в сумке. Эта Ткач, видно, дымила как паровоз.
— Да; курила она много, я заметил, — ответил Мещерский, глядя на закладку и на мелкий бисерный текста под ней. — Гляди, а тут пометки на полях… Фломастером.
Но тут их прервали — приехал начальник Воздвиженского отделения милиции Кулешов, страшно озабоченный всем происходящим. Он приехал не один, привез с собой свидетеля. И свидетелем этим, к немалому изумлению Колосова, оказался… бывший директор школы, а ныне церковный староста Алексей Тимофеевич Захаров.
— Может быть, мне в дом вернуться, к ним? — шепнул Мещерский Колосову. — Пока ты его допрашиваешь. А то наши… ну, эти подумают, что… У них могут возникнуть подозрения.
— Из флигеля не видно, что здесь делается. Мы специально машины так поставили. А Захаров тебя в лицо не знает, он только Катю со мной видел. Не волнуйся. Я хочу; чтобы ты поприсутствовал. А этой банде в доме скажешь, что допрашивали тебя долго, одним словом, жилы тянули, — Никита хмыкнул — После вчерашней возни с Изумрудовым они поверят. А мы послушаем этого старика. Вот уж не ожидал, что он с нами снова захочет встретиться.
— Подожди, а с Изумрудовым-то что? Где он?
— В камере кукует вместе с одним местным, с Мячbковым. Вчера у нас с ним интересная беседа была, — Колосов вкратце изложил Мещерскому показания Изумрудова. — Я его сегодня отпустить хотел. Оснований-то его дольше держать нет, дат вот вызов сюда.
— Ты его собирался выпустить? Значит, ты ему поверил?
— Нет, Сережа, тут одно из другого не вытекает.
— Но раз он у вас, значит, он… он не причастен к убийству Ткач.
— Не причастен. Или кто-то очень хочет уверить нас в этой его непричастности к тем двум другим убийствам. — Никита мрачно глядел в сторону флигеля. — По крайней мере одного такого доброхота я прямо сейчас могу тебе назвать. Это в продолжение той занятной темы о венчании…
— Но Салтыков…
— Давай сначала послушаем Захарова. Хорошо? А потом будем обсуждать. Кстати, а сам-то ты как тут сегодня оказался? Вы же вчера вечером с Катей уехали отсюда?
— Салтыков мне утром позвонил и вызвал меня сюда, — Мещерский провел по лицу рукой. — И если честно, я до сих пор не понимаю, зачем я ему тут понадобился.
Кулешов подвел Захарова. Мещерский увидел перед собой маленького благообразного старичка в болоньевой куртке и кепке. Вид у него был потрясенный.
— Убили, неужели опять убили? — восклицал он горестно, с трудом влезая в тесный салон передвижной кримлаборатории, ставшей на это время оперативным штабом. — Николай сказал мне, — он обернулся на подсаживавшего его. Кулешова, — эта Малявина Дениса жена гражданская. Бедный Денис Григорьевич… Вот горе-то несчастье… Он ведь любил-то ее как! Тыщи ей под ноги швырял, было время. Дело-то свое из-за нее загубил на корню — все шубы ей покупал норковые да кольца золотые. Ну а она-то сама красавица была — тут уж ничего не скажешь, прямо Венера Милосская. Вот горе-то… А помните, молодой человек, что я вам тогда говорил? — обернулся он к Колосову. — Так просто все это не кончится. Не кончится — помяните мое слово.
Никита как раз этих слов Захарова не помнил — хоть убей. Прошлая их беседа оставила у него странный осадок. Старичок Захаров вроде был и словоохотлив, и правдив, и вместе с тем — и вот как раз это Никита помнил очень отчетливо — создавалось впечатление, что он что-то, быть может, очень важное, умышленно недоговаривает. Никита помнил и доктора Волкова — тот тоже давал свои показания, что называется, поэтапно. Возможно, все это простое совпадение. Но сейчас, после третьего по счету убийства, Никита в простые совпадения уже не верил.
— Вы что-то видели, Алексей Тимофеевич? — спросил он.
— Видеть-то я видел, да вот только не знаю, что видел, — Захаров снял кепку. — Вы-то, милиция, по дворам пошли людей спрашивать. Что ж, верно, а что еще таком случае делать? Спрашивали вон соседей моих — может, кто что подозрительное утром сегодня заметил. А я-то утром и не видел ничего, и не слышал, потому что с внуком занимался. Супруга-то моя сегодня чуть свет в город отправилась. Талон у нее в поликлинику к глазному. Катаракта ее мучает, вот операцию хотят делать, вот она-то уехала, а я с внуком остался. Пока выкупал его, пока кашу овсяную сварил. Ест он у нас плохо, прямо с барабанным боем. Особенно кашу. Что-нибудь вкусное — это сразу подметет, а кашу нет. Хитрец — четвертый годок ему пошел. Педагогика советует в таком возрасте быть с детьми особенно…
— Что вы все-таки видели? — перебил его Никита. У Него снова возникло ощущение: Захаров заговаривая им зубы, намеренно уклоняясь от… От чего?
— Вчера дело было. Вечером. Поздно, — Захаров насупил седые брови. — Дождик моросил. Ну а у нас электричество погасло. Сейчас то и дело гаснет. Как раз на вечерних новостях телевизор выключился. Ну, я и вышел на улицу поглядеть — на нашей это улице линия выключилась или во всем поселке света нет. Дом-то мой видели, где стоит. Место высокое. Дорога в обе стороны хорошо просматривается. Ну, значит, и увидел я, как машина проехала на большой скорости. Фары у ней горели ярко. Я к соседям Парамоновым зайти хотел — насчет света потолковать. Они вроде движок собирались купить себе автономный. Ну, повернулся идти, гляжу, а та машина, что проехала, медленно так по дороге ползет. А потом вовсе остановилась. Фары у нее мигнули и погасли. Ну, тут уж ее почти не видно стало. Я подумал — сломалась, наверное, посреди дороги. И пошел к Парамоновым.
— И это все, Алексей Тимофеевич?
— Погодите, не все. Я этому и значения большого не придал. Мало ли. По нашим дорогам ездить, да чтоб целой машина была? И машин-то таких на свете нет. Вон Малявин Денис, хоть и иномарка у него а, сколько раз вот так загорал? Сходил я, значит, к Парамоновым. А они без света уж спать ложатся. Тут не до разговоров. Тогда решил я к дороге спуститься — там у нас трансформаторная будка. Думаю, пойду проверю — если там в будке внутри гудит, значит, свет скоро дадут Примета верная, апробированная. Иду. Темно. Вдруг слышу — шаги. Бежит мне кто-то навстречу. Ближе, ближе — гляжу, вроде женщина в светлом таком плаще коротком. Поравнялась она со мной и… Знаете, молодые люди, лошадь иногда так в сторону шарахается; себя не помня, когда волка увидит. Не по себе мне стало, честно скажу, когда лицо этой девицы я увидел. Белая вся, глаза ненормальные, дикие. На груди вот тут плащ нараспашку, кофточка разорвана. Лифчик, извините, наружу. Волосы мокрые; плащ тоже мокрый, в грязи весь. Так это видение ночное меня поразило — я прямо языка лишился. Стою на дороге столбом. А она что есть мочи прочь от меня, только плащ парусом раздувается. Пропала она из виду в темноте, и тут только я в себя пришел и вспомнил: ведь девица-то эта мне знакомая. Видел я ее несколько раз. В Лесное она часто приезжает из Москвы, и брат у нее есть. Он часто в сельмаг наш за пивом на машине заскакивает. Берет всегда помногу, чуть ли не ящик. Вера-то, продавщица, не нарадуется — золотой, говорит, клиент. Молодой такой парень, здоровый, рослый, на спортсмена похож. А эта девица-сестра его — тоже молодая, худенькая…