Черное море. Колыбель цивилизации и варварства - читать онлайн книгу. Автор: Нил Ашерсон cтр.№ 39

С политической точки зрения казацкое единство представляет собой только несколько коротких эпизодов в истории. Из него не возникло ничего настолько же устойчивого и сложного, как Скифское царство или Крымское ханство. Когда торговые города-порты вдоль побережья Черного моря снова воспрянули после российских завоеваний Петра и Екатерины, казаки оказались неспособны стать для них партнерами и защитниками, какими были скифские степные вожди для греческих городов, а татарские ханы – для итальянских, и вместо этого попали в зависимость. По сравнению с индоиранскими народами Античности и некоторыми из последовавших за ними тюркских народов казаки находились на примитивной стадии развития. Сила, раса и мужественность редко бывают ценностями стабильного и традиционного общества, это, скорее, ценности бандитов.

Пейзаж черноморских степей кажется незавершенным без мужской фигуры верхом на коне: все мы читали романы, от Толстого до Шолохова, и смотрели фильмы. Но когда‑то здесь была страна амазонок, и сама маскулинность казаков в действительности вступает в противоречие с прошлым. В свое время у кочевников понтийской степи женщины обладали властью: не в том смысле, в котором снисходительно говорят о ней мужчины, подразумевая вкрадчивую силу убеждения в постели или над колыбелью, а в самом прямом. Они были правительницами, они скакали с армией в бой, они гибли от ран, нанесенных стрелами или дротиками; их хоронили в женском платье и украшениях, с копьем, колчаном и мечом наготове под рукой.

Поперек ног у них в могилах иногда лежат мертвые юноши. Мужчина, принесенный в жертву на похоронах женщины? Подобное нельзя представить себе в греко-римской традиции, которую мы называем европейской цивилизацией и в которой, как сказал однажды немецкий кинорежиссер Фолькер Шлёндорфф, всякое произведение о пределах человеческого требует жертвоприношения женщины в третьем акте.

Сказать “амазонки существовали” было бы упрощением. Вернее было бы сказать, что, хотя греческое сказание о племени девственниц-воительниц, скакавших верхом и стрелявших из лука с седла, по‑прежнему выглядит как миф, сейчас оно кажется уже не совсем вымыслом. Полтораста лет назад те же самые викторианские ученые, которые учили, что Геродот был лжецом, отвергли его рассказ об амазонках и все прочие версии этой истории как детские сказки. Однако с тех пор и археологи, и критики-структуралисты пришли к выводу, что Геродот был совсем не так прост, как предполагали викторианские ученые. Его свидетельства о материальной и духовной культуре понтийских степей постоянно получают новые научные подтверждения, как мы видели выше. Там, где он действительно придумывал, его вымысел, как мы теперь понимаем, имеет вторичную, “документальную” природу: он собирал обрывки и лоскуты разных историй из прошлого (которые иначе сгинули бы без следа) в один коллаж, при помощи новой подачи довольно точно просчитывая их воздействие на читателя.

Геродот, писавший в V веке до н. э., взял старые сказки об амазонках, известные большинству греков, и соединил их с новым историями, которые узнал из вторых или третьих рук, от своих устных источников, в основном, видимо, греческих колонистов – если и не из самой Ольвии, то во всяком случае с черноморского побережья.

После Троянской войны и гибели царицы амазонок Пентесилеи, греки победили амазонок живших на южном берегу Черного моря, и согнали их на корабли – плавучие тюрьмы. Однако амазонки подняли мятеж, убили своих стражей и в конце концов пристали к суше где‑то в окрестностях Азовского моря. Там они сначала сражались со скифами, но со временем переженились с ними и осели в “трех днях на восток от Танаиса и трех днях на север от озера Меотида” (Азовского моря) – так появилось племя савроматов. “С тех пор савроматские женщины сохраняют свои стародавние обычаи: вместе с мужьями и даже без них они верхом выезжают на охоту, выступают в поход и носят одинаковую одежду с мужчинами” – так писал Геродот.

Только в середине XIX века, когда археологические техники были еще поверхностными, русские, занимавшиеся раскопками в понтийской степи, начали замечать, что некоторые из скелетов воинов под курганами – женские. Первое такое открытие было сделано в могильнике на Украине, в среднем течении Днепра, археологом-любителем графом Бобринским, который немного разбирался в анатомии. Но постепенно, по мере того как места обнаружения костей женщин-воительниц отмечались на карте, они начали группироваться в том регионе к северо-востоку от Дона, который во времена Геродота был землей савроматов. Дальше к востоку, на равнинах между Уралом и Волгой, примерно в каждой пятой из женских савроматских могил, датируемых периодом между VI и V веками до н. э., было найдено оружие. В скифских могилах по всей Южной Украине находят женщин-солдат, иногда похороненных целыми группами, вооруженных луками, стрелами и в окованных железом боевых поясах, защищавших чресла. Еще позднее стало ясно, что у сарматов, которые начали вытеснять скифов с побережья Черного моря в IV веке до н. э., мужчины и женщины также делили между собой военную и политическую власть. Сарматская женщина, похороненная на реке Молочной, лежала в пластинчатом доспехе, в окружении копейных наконечников, мечей и стрел. У молодой сарматской царевны, в чьей могиле в Кобяковом городище на Дону нашли сокровищницу с ритуальными украшениями – целый иранский пантеон звериных и человеческих фигур, сделанных из золота, – была собственная боевая секира, которая лежала рядом со сбруей ее упряжки лошадей.

Отсюда, по всей видимости, можно сделать два вывода. Первый состоит в том, что у племен железного века, населявших степи между Черным морем и Волгой во времена Геродота и позже, мужчины и женщины пользовались (в какой‑то степени, во всяком случае) военным и политическим равноправием. Правда, не у всех: фракийская женщина не могла скакать на коне, сражаться и править так же свободно, как женщины некоторых соседних народов. Неразумно было бы говорить и о “равенстве”; сведения о том, что и женщины, и мужчины тренировались владеть оружием и скакать в атаку верхом, немного говорит нам о том, как мужчины и женщины относились друг к другу или как они делили работу, когда сходили с седла. Тем не менее греки были правы, полагая, что скифо-сарматский мир относился к женщинам и к власти совсем иначе, чем они сами. Это отношение и ужасало их, и очаровывало.

Второй вывод заключается в том, что Геродот, зная об этом очаровании, потакал ему. Легенда об амазонках годами передавалась из уст в уста, неизменно шокируя греческих мужчин и щекоча их чувственность. То, что Геродот услышал о савроматском общественном устройстве, можно было приспособить к историям об амазонках, создав стройный миф о том, как амазонки попали из Анатолии в волжскую степь. Миф о таком путешествии, без сомнения, тоже уже где‑то существовал, возможно, в нескольких вариантах, которые Геродот свел воедино. Важно одно: уподобив савроматов амазонкам, он, как заметил Франсуа Артог, включил их в сложную игру отражений, в которой греческому читателю яркими красками живописуется инакость амазонок, изначально предпочитавших войну браку, и которая внезапно завершается примирением двух этих противоположностей.