Время в долг - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Казаков cтр.№ 31

Романовский передал управление Василию. Тот был хмур, его слегка лихорадило, но он боялся показаться растерянным. Времени он не ощущал и не мог определить: Романовский остановил бортовые часы. Машина, будто чувствуя неуверенность пилота, рыскала по курсу и высоте. Романовский делал вид, что не замечает этого. И Василий, бросив взгляд на спокойное лицо командира, почувствовал себя немного лучше.

– Закури.

– Я только балуюсь иногда.

– Вот и побалуйся!

Василий взял папиросу губами, не снимая рук со штурвала. Потянулся к огоньку и сразу же отпрянул от руки Романовского, выправляя завалившуюся машину.

– Прикуривай.

Василий прикурил, выпустил клуб дыма, вцепился глазами в приборы. Дым ему мешал, слезил глаза, лентовидной полосой тянулся в сторону Романовского и туманил авиагоризонт. Но вынуть изо рта папиросу Василий не решался – для этого нужно было сн

ять одну руку со штурвала.

– Увеличь обороты на двести.

Будто не слыша, Василий вел машину в прежнем режиме.

– Увеличь обороты на двести! – жестко приказал Романовский.

Пришлось пилоту снять руку с правого рога штурвала и взяться за сектора газа.

– А левой вынь папироску изо рта.

– Возьмите управление.

– Зачем оно мне! Самолет пойдет ровно и без нашего вмешательства… Ну вот, видишь! А теперь и штурвал и папиросу держи только левой.

– Как это?

– Двумя пальцами цигарку, тремя – штурвал… Правую, правую оставь на секторах!

Через несколько минут у Василия начали появляться те единственно верные экономные движения, которые свойственны летчику, хорошо чувствующему динамику полета.

– Понежней, Вася! Помни, что самолет – существо мужского рода, пока он стоит на земле, а когда поднимается в воздух – его нужно именовать машиной, как существо женского рода, а женщины любят ласку, – пошутил Романовский.

Василий ответил доверительной улыбкой.

– У тебя потухла папироса. Прикури.

– Я не хочу больше, товарищ командир.

– На вот новую. Дыми, дыми! Папироса тухнет у тебя от излишнего напряжения. Не устал? Может быть, я?

– Что вы! Устану, сам скажу.

Постепенно стрелки приборов твердо заняли свои место, показывая ровный горизонтальный полет.

«Почти в форме! – порадовался Романовский, видя, как спокойно Василий достает из кармана брюк носовой платок. – Сейчас я тебе сюрприз поднесу». Он наклонился вперед, закрыл головой кнопки управления и незаметно нажал одну из них.

Приборная доска и все, что было перед Василием, качнулось влево. Мысли и действия пришли одновременно: сдал левый мотор! Правая педаль с силой толкнула и отодвинула ногу Романовского. «Молодец! – подумал он. – И платок не бросил, а успел положить в карман».

А Василий уже кричал в пустоту:

– Левому флюгер! – И потянулся рукой.

– Есть флюгер! – Романовский сам нажал кнопку флюгирования.

Воздушный винт левого двигателя, вяло прокрутившись, остановился в горизонтальном положении ребром к потоку.

Лицо Василия побледнело, нос заострился, глаза сверкали настоящей злобой, будто он боролся с врагом. Он стал похож на хищную птицу, вцепившуюся в свою жертву – штурвал.

«Вот так Василек!» – заулыбался Романовский, казалось, что пригоршни солнечных брызг, прорвавшись сквозь облака, рассыпались в широко открытых глазах командира. Он протянул руку к приборной доске и включил секундомер.

– Будешь фиксировать каждые пять минут и докладывать мне.

– Зачем?

– Нужно!

Нелегко отсчитывать время по секундной стрелке, да еще когда ведешь самолет на одном моторе в мощно-кучевых облаках. Стрелка скачет быстро, минуты надо складывать в уме.

– Пять минут… («Скорей бы догорела эта чертова папироса!»)

– Устал?

– Нет! – Василий открыл форточку и с гримасой отвращения выплюнул окурок. – Десять… Пятнадцать… Двадцать.

– Не надо больше считать.

Пролетели еще немного, и Василий с удивлением заметил, что держит штурвал одной рукой, не чувствуя напряжения. Романовский вынудил его без задержки искурить две папиросы и отвлекаться на подсчет времени, снял какие-то путы с рук, заставил отдавать пилотированию не все силы, а только часть. И этой части хватило для трудного полета. Несмотря на то, что от курева его слегка подташнивало, Василий легко управлял машиной: стрелки приборов замерли, держа заданные параметры. Вот стрелка высотомера хотела переместиться на развороте – Василий тронул штурвал, и она покорно осталась на месте. У него появилась ясность, словно в погожий день, когда из кабины видно на много километров.

– А ты ведь не индюк! – тепло сказал Романовский и положил руку на штурвал. – Дай я!

Василий выпустил управление и впервые за время полёта посмотрел на командира. Удивился: Романовский не вел самолет, не боролся с машиной при отказе двигателя, но лицо его было усталым, на бровях блестели капельки пота… Василий ладонью вытер свой мокрый лоб.

– Спасибо, Борис Николаевич!

– Не за что, Вася. Бери карту, выходим на визуальный полет.

Когда они вернулись на аэродром и зарулили на стоянку, Василий сошел на землю и, вытянувшись по-курсантски, приложил руку к козырьку фуражки:

– Товарищ командир, разрешите получить замечания?

Романовский подал руку.

– Поздравляю! Теперь ты настоящий рабочий!

Василий смотрел недоуменно.

– Да, да. Его Рабочий. Разве, придя из школы в авиаотряд, ты не писал в анкете: социальное положение – рабочий?

Василий рассмеялся неожиданно звонко, заливисто.

– А знаете, Борис Николаевич, я всем девушкам говорил, что я летчик, именно летчик, не хуже Чкалова!

– И верили?

– Еще бы! А скажи – рабочий, не поверят!

– Пожалуй, не поверят.

– Ну и черт с ними! – Василий махнул рукой и уже скупо, с достоинством улыбнулся.

Это была улыбка снова нашедшего себя, поверившего в свои силы человека.

* * *

Романовский шел по Советской улице, поглядывая на номера, домов. Вот нужный номер. Открыв покосившуюся скрипучую калитку, вошел во двор. Дворик чистый, посыпанный песком, в середине большая клумба, засаженная красно-бархатными цветами. Вокруг нее разноцветные вкопанные ножками в землю, скамейки. На одной из них девочка.

– Ты не подскажешь, где квартира восемь?

Девочка указала кивком.

Романовский поднялся по шаткой деревянной лестнице на второй этаж. Постучался в обитую серенькой рогожкой дверь. Открыла женщина лет сорока. Черты лица мягкие, румяная, черная коса уложена на затылке. Испачканные мукой руки она держала перед собой, оберегая цветастый яркий сарафан. В комнате стоял запах свежеиспеченного хлеба.