Не было никаких сомнений в том, что все было хорошо и у Бакборда с Стейдкоучем. Все говорило о превосходном ходе дел. Все указывало на счастливое завершение дела, в котором я был призван помогать.
Но успехи не долго кружили мне голову. Весной 1959 года я получил известие, которое
заставило меня вернуться на тот путь, о котором я думал, что он будет короток. Израэль попал в тюрьму, его обвиняли в убийстве.
Я поехал в Нью-Йорк, чтобы повидаться с его матерью.
— Мой мальчик был таким хорошим последнее время, — сказала она. — Он стал спокойным, начал ходить в школу. Но тут опять эта банда. Мистер Уилкерсон, вы знаете, что такое "набор"
Значение этого слова я знал. Когда банда только начинала организовываться, или когда ее ряды значительно редели, они останавливали на улице любого парня, заставляли пойти с ними и стать членом банды. Если он отказывался, его избивали. Если он продолжал стоять на своем, ему ломали руки, затем ему грозила смерть. Многие знают, что это такое, и большинство вступают в банду. На Израэля нападали несколько раз, и он вернулся в банду.
Однажды в драке погиб один парень. Никто не говорил, что убийцей был Израэль, но он был с убийцами, и теперь его судили.
Мать показала мне письмо от сына, на котором виднелись следы слез. Он писал, что очень сожалеет о том, что произошло, переживал за мать. Он был оптимистически настроен и писал о том дне, когда он снова будет на свободе. Он упоминал обо мне и писал: "Передайте Дэви, что я буду рад, если он мне напишет".
Что мы могли сделать? Как мы могли спасти Израэля от тюрьмы? Может, было бы лучше, если бы я был рядом с ним и мог помочь ему в трудную минуту? Может, было бы лучше забрать его отсюда насовсем, подальше от банды. которая "засасывает" его и портит ему жизнь?
Я спросил об этом мать Израэля, но она грустно покачала головой.
— Может быть, — сказала она. — Я не знаю. Мой мальчик был таким хорошим некоторое время. Он хочет быть хорошим. Помогите ему, мистер Уилкерсон.
Я пообещал ей сделать все, что было в моих силах. Для начала я сказал, что пошлю ему кое-что для занятий.
Думал я о нем днем и ночью, писал ему, но выяснилось, что он не может писать мне. Ему разрешалось писать только своей семье. Даже тот курс лекций заочного обучения пришлось отправлять через тюремного священника.
В начале лета, когда наши пенсильванские луга снова покрываются зеленым ковром, мысли об Израэле еще больше одолевали меня. При каждой возможности я поднимался на свою гору, чтобы помолиться.
В дальнейшем я ничего не мог сделать. Израэль по-прежнему находился в тюрьме. Меня терзало чувство долга по отношению к нему.
Между тем, при каждом удобном случае я рассказывал его историю окружающим, спрашивая совета. "Продолжай", — было единственным советом. Ошибка же заключалась в том, что мы оставили ребят сразу после покаяния.
Продолжать — означало находиться в гуще событий.
Надвигалось значительное событие в моей жизни, и вскоре оно совершилось.
Это произошло теплой августовской ночью, спустя полтора года после моего первого путешествия в Нью-Йорк. Я проводил вечернюю службу в среду и вдруг почувствовал, что у меня задрожали руки. Температура была нормальной, но трясся я, как в лихорадке. Я чувствовал необыкновенный подъем и ощущал прилив сил, как будто бы Дух Господа вошел в помещение.
Я до сих пор не могу понять, как мне удалось закончить службу. Прихожане начали расходиться. В половине одиннадцатого я закрыл церковь и вышел через черный ход. Потом произошла совсем простая вещь, но я никогда не забуду этого момента.
Я вышел во двор церкви. Луна светила необычным светом, который заливал город. Один участок земли был освещен особенно ярко. Это был четырехакровый участок земли, засеянный зерном. Пшеница достигла полметра высоты. И вдруг какая-то сила направила меня к этому участку. Подойдя к нему, я вспомнил слова из Библии об урожае: "А Я говорю
вам: возведите очи ваши и посмотрите на нивы, как они побелели, поспели к жатве... и сеющий и жнущий вместе радоваться будут, ибо в этом случае справедливо изречение: "один сеет, а другой жнет" Я послал вас жать то, над чем вы не трудились: другие трудились, а вы вошли в труд их". (Иоанна 4:35-38)
В каждом стебле мне виделся подросток с улицы большого города, который жаждал новой жизни. Я обернулся и посмотрел на дом, в котором жили мы с Гвен и трое наших счастливых, беззаботных детей. Тихий внутренний голос сказал мне так ясно, как если бы кто-то стоял рядом:
"Эта церковь больше не твоя, ты должен ее покинуть".
Я взглянул на дом, и голос сказал: "Этот дом больше не твой. Ты должен оставить его". Я ответил так же тихо: "Да, Господи, я поеду". После этого я направился к дому, где меня ждала Гвен. Она уже собиралась лечь спать, но я видел, что ее тоже что-то волнует.
— Что случилось, Гвен?
— Что ты имеешь в виду?
— С тобой что-то не в порядке.
— Дэвид, — сказала она, — не говори мне ничего, я все знаю. Ты собираешься оставить эту церковь. Не так ли? Ты должен оставить ее?
Я молча смотрел на Гвен. При свете луны, которым освещалась спальня, я заметил слезы в ее глазах.
— Я тоже слышала это, — сказала она. — Мы уедем отсюда? Я обнял ее:
— Да, моя дорогая, мы уедем.
В следующее воскресенье исполнилось пять лет нашей службы в Филипсбургской церкви.
И вот, наконец, наступило то утро. Я стоял на кафедре и вглядывался в лица хорошо знакомых мне людей.
— Друзья мои, — сказал я, — наверное вы хотите, чтоб я обратился к вам с приветственным словом по случаю нашей годовщины?
— Как вы знаете, для меня, моей жены и для наших детей эти годы были необыкновенно счастливыми и плодотворными. Двое наших детей родились здесь, в Филипсбурге. Мы навсегда сохраним самые теплые и дружеские воспоминания о проведенных здесь годах. Но в прошлую среду случилось нечто необычное, чему можно дать только одно объяснение.
И я рассказал общине о том, что произошло в ту ночь на зеленеющем поле, и о том, что почувствовала Гвен. Я не сомневался в том, что это был голос Бога, которому мы должны подчиняться. Я не мог точно сказать им, куда мы поедем. Скорее всего, это будет Нью-Йорк, но я не был уверен в этом. Единственное, что я знал, — нам нужно было немедленно уехать.
Как чудесно жить в Святом Духе!
Когда я вернулся домой, зазвонил телефон. Первым звонил пастор Флорида и сказал, что он не мог удержаться, чтобы не позвонить мне, и просил срочно приехать, чтобы провести несколько собраний в его церкви. После этого звонили еще, затем еще, и в конце концов я был приглашен читать проповеди по всей стране в течение 12 недель.
За три недели мы распродали всю мебель и переехали в дом родителей моей жены.