Тревога, вызванная этой аварией, перемежалась теперь у Цейтлина с радостной надеждой.
В шахте было жарко, несмотря на потоки свежего воздуха, которые мощный вентилятор гнал по трубам с поверхности.
Все были бледны от волнения и напряженного ожидания.
Внезапно громкий голос Володи прозвучал из репродуктора:
– Я вижу… вижу, Илья Борисович!.. Положите что-нибудь небольшое, металлическое в центре шахты!
– Сейчас, Володя!.. Сейчас… Готово!
– Хорошо видно!.. Торпеда идет прямо к центру.
У Цейтлина дрожала правая щека, но он даже не замечал этого. То носовым платком, то рукавом своей рубашки он непрерывно вытирал пот с лица.
Стояла напряженная тишина. Изредка шепотом переговаривались друг с другом люди, боясь проронить малейший звук из репродуктора.
– Я слышу торпеду! – закричал вдруг Цейтлин, застыв на месте с поднятым в руке платком. – Я слышу ее приближение! Площадка дрожит!
Его крик ударился о стены шахты, наполнил ее гулким колодезным эхом и, подхваченный микрофоном, разнесся через десятки репродукторов над стотысячными массами, замершими вокруг шахты. Слабым отзвуком донесся сверху шквал восторженных криков, и вновь наступила тишина.
Все почувствовали чуть заметное дрожание почвы под ногами. Из недр послышался глухой, ровный гул. Гул нарастал, становился все громче и громче, он заполнял шахту, вливаясь мощным, радостным потоком в уши и сердца людей.
– Осталось полтора метра, Илья! – прозвучал взволнованный голос Малевской. – Освободи центр шахты!
– Есть! – хрипло ответил Цейтлин. – Убрать металл с центра шахты!
На глазах у присутствующих дно шахты вспучивалось, поднималось под огромным напором колонн давления торпеды. Гул становился все громче и сильнее. Дрожала почва под ногами. Нервы людей напряглись до последней степени.
– Володя! Володя! – вскрикнула его мать, не выдержав этого напряжения, и затихла, судорожно сжав руку мужа.
Подземный гул превратился в мощный, торжествующий рев.
Внезапно целая сеть тонких трещин раскинулась по дну шахты. И сразу же за этим, внезапно и неожиданно, блеснула светлая, металлическая, быстро вращающаяся точка.
– Торпеда показалась!.. – неистовым голосом закричал Цейтлин. – Ура! Ура!..
Ответная буря донеслась сверху, и сейчас же ее покрыла громкая команда Цейтлина:
– Приготовиться к приему! Подтянуть тросы! Раскрыть грейфер!
Из земли показалась, поднимаясь все выше и выше, конусовидная вершина торпеды, как будто одетая в блестящую, сверкающую кирасу из серебряных пластинок. Она вращалась, разбрасывая далеко вокруг себя комья земли и песка, с каждой минутой вырастая, как гигантский металлический желудь. Вершина продолжала вращаться, когда показалось отшлифованное цилиндрическое тело торпеды.
– Подводи грейфер! – гремела восторженная команда Цейтлина. – Майна помалу! Еще помалу!.. Стоп! Стоп! Смыкай под вершиной! На шейке! На шейке! Вира помалу!.. Помалу!.. Помалу!
Еще через десять минут торпеда повисла в паутине стальных тросов под площадкой, как необычайная серебряная акула, выловленная из таинственных подземных глубин.
Откинулась внизу люковая крышка, мелькнули в выходном отверстии одна за другой две гибкие голубые фигуры, и восторженные крики «ура», наполнившие шахту, прорезал звонкий, ликующий голос Володи:
– Мама!.. Мамочка!..
…Среди сверкающих разноцветных огней они стремительно неслись в кабинах лифта всЁ выше и выше, к поверхности, к солнцу, к свежему воздуху родины, к пьянящим просторам ее голубого неба…
Солнце брызнуло дождем горячих золотых лучей и ослепило Малевскую и Володю, когда они рступили на высокую трибуну возле шахты. Тысячи флагов и плакатов с приветствиями, зелень садов и белые стены домов, бесчисленные лица с глазами, полными радости, восхищения и любви, – всЁ смешалось и завертелось, подхваченное ураганом восторженных криков стотысячной толпы. Крики сливались в потрясающий гром, перекатывались из одного конца площади в другой, проносились над крышами и деревьями.
Сияющая счастьем Малевская пыталась произнести слова приветствия, но безуспешно. Вдруг Володя голубой птицей высоко взлетел в воздух и, подхваченный руками Цейтлина, уселся на его могучих плечах, смеясь и протягивая руки вперед. От новой бури восторженных криков, казалось, задрожали стены домов, закачались деревья, сотрясались небо и земля.
У подножия трибуны собрались представители партийных, советских и общественных организаций, чтобы приветствовать первых счастливо вернувшихся членов экспедиции.
Внезапно с лица Володи исчезла улыбка, беспокойство и тревога сменили ее. Он что-то громко кричал Цейтлину, стараясь соскользнуть вниз с цейтлиновских плеч.
– Торпеда!.. Торпеда!.. – едва доносился среди бушующего шторма голос Володи до Цейтлина. – Мне нужно назад… Скорее!..
Он стоял уже на площадке, красный, взволнованный, и изо всех сил тянул Цейтлина за руку.
– Через два часа!.. – надрываясь, кричал ему Цейтлин. – Торпеду переворачивают… Зарядка аккумуляторов!.. Дадут кислород!.. Успеешь!..
Володя постоял минуту в нерешительности, потом кивнул головой и повернул просветлевшее лицо к затихающей буре.
Начался митинг… митинг спасения, победы и торжества…
* * *
Володя сидел неподвижно, задумавшись. Вдруг он поднял голову и залился звонким, счастливым смехом. Он вскочил на ноги и затанцевал на месте, продолжая неудержимо смеяться.
Из репродуктора неслись подмывающие звуки веселого, бодрого авиамарша, и Володя орал во всЁ горло на мотив марша: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…"
Он вспомнил, как сутки назад они с Брусковым по старой, уже знакомой дороге подъезжали в торпеде к шахте, как опять встретили их неисчислимые массы народа громом приветственных криков, как объединенный оркестр, наверное, в тысячу человек, грянул «Интернационал», как их обоих потом понесли на плечах по разным улицам, как его долго носил на себе высокий бородатый человек и никому не хотел передавать…
Теперь Володя спускается в торпеде второй и последний раз, за Мареевым. Только что Володя говорил с ним по радио. Никита Евсеевич бодр, весел, смеется, ждет "подземное такси". Кислороду у него много. Бурильщики добрались-таки до снаряда. С огромным трудом, затратив часа три, они просверлили его стальные оболочки и пустили в шаровую каюту воздух с поверхности…
Как же не танцевать, как не петь во все горло назло всем этим глухим и слепым каменным толщам! Защемили, зажали в своих каменных тисках и думали – не выпустят… Не тут-то было!..
Как не петь, когда все внутри поет от гордости, от переполняющей все существо радости!
Володя платит по старым счетам!..