…Выровнялся Александрийский столп.
… На берегу Балтийского моря Митя и молодой дед Данила, оба в офицерских мундирах, показывали Петру Первому леса строящейся верфи…
…Замерла наклонённая Пизанская башня…
…Вернулись на место золотые листочки на куполе…
…Погасли угольки на кровле избы, рассыпалось на дрова и сложилось в поленницу дерево, выпрямилась крыша…
…Грузовик успел остановиться, не коснувшись машины с Тёмиными родителями и сестрой…
Каминные часы в гостиной пробили последний раз.
В папином кабинете Тёма осторожно положил ключ в ящик и закрыл стеклянную дверцу. И первый раз внимательно разглядел картины, висевшие над папиным столом, – гравюру воздвижения Александрийского столпа, рядом пейзаж, изображающий строящийся Кремль, – уже готовы были несколько островерхих башенок. Ещё выше висела старинная карта России – «Большой чертёж» деда Данилы. А на полке стояла модель Пизанской башни…
Глава тридцать шестая
Стемнело. В доме горело окошко. Там, в своей комнате, Тёма делал уроки. Комната была прибрана, исчезли прежде разбросанные повсюду носки и журналы. Тёма что-то аккуратно чертил в тетрадке. В коридоре бабушка на портрете вязала.
Тёма только что закончил рассказывать о своих приключениях, и оба молчали.
– Удивительно, – вздохнула бабушка. – Я теперь смутно вспоминаю, что был у меня брат Стёпка, который пропал, когда я была ещё совсем маленькая. В семье считалось, что утонул. Но в городе шептались, что убежал из дому от гнева отцовского. Да-да, что-то такое вспоминаю, и кукольный театр…
Тут она замолкла. Ей показалась, что в памяти всплывает и звездочёт, и незнакомый рыжий мальчишка, невесть как появившийся в их доме… Но когда она подумала, что это был её внук, и был он тогда раза в два её старше, голова пошла кругом.
Её мысли перебил Тёмин голос:
– Бабушка, а где колечко?
Бабушка молчала. Тёма нетерпеливо продолжил:
– Такое, серебряное, вроде как две птичьи лапки…
– Да-да, изумруд держат. Пропало, а вот когда – не упомню. Ведь сколько чего было! Война, потом революции, потом война, потом ещё одна война… Ну ладно! – сказала бабушка другим тоном. – Главное, что ключ на месте, ты цел и молодец, и назад вовремя успел.
Она хотела ещё что-то добавить, но во дворе загорелся фонарь, и послышался звук машины – вернулись родители с Машей.
Всё ещё хмурый папа, не здороваясь с Тёмой, первым делом прошёл к чулану. Бабушка на портрете замерла с тем же выражением, с которым много лет назад позировала фотографу. Папа открыл дверь, зажёг свет. Бабушка за его спиной заулыбалась, потирая руки в предвкушении. Папа громко ахнул. Чулан был совершенно преображён Тёмой. Связанные, с распорками, вдоль стены расставлены были лыжи. На полках стояло то, что должно было стоять. На крючках висело то, что должно было висеть. На отдельной вешалке был костюм звездочёта, бережно расправленный, и старинная островерхая шапочка, отороченная мехом. Сундук, протёртый от пыли, сверкал латунными углами. Папа развёл руками и вопросительно посмотрел на бабушку. Но та была совершенно поглощена вязанием.
Громко вскрикнула мама на кухне. Папа бросился туда. Мама сидела в углу на тыкве. Оказалась она там от изумления – кухня также была старательно прибрана. На плите дымилась большая кастрюля супа и стояла сковородка с жареной картошкой.
Мама зачерпнула ложкой суп, попробовала. Лицо её перекосилось, но папа, не дав ей ничего сказать, громко объявил:
– Чрезвычайно вкусно! Мне ещё не приходилось есть суп такого отличного качества!..
Тёма, сидя в своей комнате, слышал папины слова и про суп, и про то, что картошка получилась «оптимальной» – и не сырой, и не пережаренной. И что Тёма у них, в сущности, как папа и предполагал, очень неплохой мальчик.
Ему, наверное, следовало бы радоваться, но мысли его заняты были другим. Только сейчас он по-настоящему начал понимать, что его новый друг Стёпка, с которым за один день было пережито столько, что хватило бы, наверное, на целую жизнь, этот Стёпка навсегда остался в немыслимо далёком прошлом, и они никогда больше не увидятся.
Глава тридцать седьмая
Как всегда, утром в своей кроватке спала девочка Маша. Голова её лежала на большой книжке, которую Маша, видимо, читала на ночь да так и уснула, заложив пальцем страницу.
Каминные часы в гостиной пробили пять раз, потом заиграли мелодию менуэта. Маша открыла глаза, села в своей кроватке, прислушалась.
В спальне родителей в это время папа привычно тихо-тихо одевался, чтобы идти на работу. Мама ещё спала. Папа замер и тоже к чему-то прислушался.
Войдя на кухню, он очень удивился, увидев накрытый на двоих завтрак и одетого и умытого Тёму. А потом удивились уже они оба, когда на пороге кухни появилась одетая и умытая Маша:
– Почему это вы без меня куда-то собрались, я, что ли, наказанная?
– Мне папа разрешил к нему на работу пойти, – объяснил Тёма.
– Пусть тогда и мне разрешит, – объявила Маша, подтаскивая к столу третий стул.
Маму решили не будить и отправились втроём. Папа восстанавливал храм – тот самый, на другом берегу, что виден был из окон их дома. Шли вдоль реки. Первым гордо переваливался павлин. Обычно со двора его не выпускали, а сегодня Тёма не то что не шуганул его от калитки, а даже вежливо пропустил вперёд. Павлин мёл своим драгоценным хвостом тротуар, гордо озираясь по сторонам. К сожалению, никто не оценил его появления – утренние улицы были пустынны.
Тёма, как Стёпка Маруську, посадил Машу себе на плечи и рассказывал, каким был их город сто лет назад.