– Нет, милорд. Именно «Джимини». Эти слова произнесла миссис Спотсворт, когда узнала, что в разрушенной часовне можно наблюдать фантом леди Агаты. Они, как я понял, выражают удивление и радость. Она заверила меня, что в два счета накинет халат и по истечении названного срока выйдет ко мне, прямо, как она сказала, с заплетенной косой. Я должен быть у двери и проводить ее к месту события. Вашу дверь я оставлю приоткрытой, и ваше сиятельство, глядя в щель, сможете проследить, когда мы уйдем. Как только мы спустимся вниз по лестнице, я рекомендую немедленное действие, поскольку нет нужды вам напоминать, что время…
– …решает все? Да, в этом нужды нет. Помните, что вы мне говорили про гепардов?
– В связи со скоростью, которую они развивают?
– Полмили за сорок пять секунд, если не ошибаюсь?
– Да, милорд.
– Ну так вот, я сейчас разовью такую скорость, что самый резвый из гепардов останется, считайте, просто за флагом.
– Это будет как раз то, что требуется, милорд. Со своей стороны замечу, что видел на туалетном столе у миссис Спотсворт небольшой футлярчик, несомненно, содержащий искомую подвеску. Туалетный стол стоит прямо под окном. Ваше сиятельство сразу же его увидит.
И как всегда, Дживс оказался прав. Первое, что Билл увидел, когда проводил глазами процессию, состоящую из миссис Спотсворт и Дживса, прошествовавшую вниз по лестнице, и вбежал в Комнату королевы Елизаветы, был туалетный стол. А на нем – небольшой футлярчик, как и говорил Дживс. И в этом футлярчике, убедился Билл, дрожащими руками открыв крышечку, находилась та самая подвеска. Он поспешил схватить коробочку и сунуть в карман пижамной куртки и уже направился было к двери, как вдруг в тишине, которую до той минуты нарушало лишь его шумное дыхание, раздался оглушительный визг.
Выше уже упоминалось обыкновение собачки Помоны при виде всякого знакомого или даже незнакомого, но чем-то ей приятного лица выражать радость ушераздирающим лаем. Именно такая радость охватила ее и в данную минуту. Во время давешнего разговора на скамейке, пока Билл ворковал, она, как все собаки, прониклась к нему горячей любовью. И, обнаружив его теперь в неформальной обстановке, она, еще не освоившись с одиночеством, которого терпеть не могла, даже не подумала обуздывать свои чувства.
Ее воплей по количеству и силе звука вполне хватило бы дюжине баронетов, найденных на полу библиотеки с кинжалами в спине. И на Билла они произвели самое неблагоприятное воздействие. Как выразительно написал автор «Охоты на Снарка» про одного из своих главных героев,
И так велик был его испуг,
Что белым, как мел, стал его сюртук.
Вот и лиловая пижамная куртка Билла почти побелела.
Хоть он и симпатизировал Помоне, но не задержался для дальнейшего братания, а бросился к двери на такой скорости, что самому атлетическому гепарду оставалось бы только беспомощно пожать плечами, и вылетел в коридор как раз в ту минуту, когда разбуженная шумом Джил выглянула из Комнаты-С-Часами. Она увидела, как Билл на цыпочках прокрался в Комнату Генриха VIII, и с горечью подумала, что там ему и место.
А еще четверть часа спустя, когда Билл лежал в постели и бормотал себе под нос: «Девятьсот девяносто восемь… Девятьсот девяносто девять… Тысяча…», – Дживс вошел в комнату с блюдечком в руке.
На блюдечке лежало кольцо.
– Я только что встретил в коридоре мисс Уайверн, милорд, – сказал он. – Она просила передать вашему сиятельству вот это.
Глава XVI
Уайверн-Холл, дом полковника Обри Уайверна, отца Джил, служившего начальником полиции графства Саутмолтоншир, был расположен сразу за рекой, протекавшей в дальнем конце сада через владения Рочестер-Эбби, и вот на следующий день, после совершенно неудовлетворительного обеда, полковник Уайверн сердитыми шагами вышел из столовой, проследовал в свой кабинет и позвонил дворецкого. По прошествии соответствующего времени дворецкий явился, запнувшись о ковер у порога и воскликнув при этом: «Ах ты, чтоб тебя!», что случалось с ним всякий раз, через какой бы порог он ни переступал.
Полковник Уайверн был приземист и толст и досадовал на это, так как хотел бы быть высоким и стройным. Но если собственная его внешность и причиняла ему время от времени огорчение, чувство это не шло ни в какое сравнение со страданиями, причиняемыми ему внешним видом его дворецкого. В наше время жителю сельской местности в Англии приходится по части домашней обслуги довольствоваться тем, что есть. Все, чем смог разжиться полковник Уайверн, он наскреб в деревенской приходской школе. Мажордом Уайверн-Холла Булстроуд был тщедушным шестнадцатилетним юнцом, которого Природа от щедрот своих одарила таким количеством прыщей, что на лице почти не оставалось места для его неизменной бессмысленной ухмылки.
Ухмылялся он и теперь, и опять, как при каждом таком совещании на высшем уровне, его босс был потрясен сходством своего подчиненного с безмозглой золотой рыбкой в стеклянном аквариуме.
– Булстроуд, – произнес полковник с характерной хрипотцой, выработанной на плац-парадах.
– Туточки я, – мирно отозвался дворецкий.
В другое время полковник Уайверн высказался бы на тему о таком нетрадиционном отклике, но сегодня его интересовала дичь покрупнее. Его желудок продолжал слать наверх жалобы на низкое качество обеда, и полковник желал видеть повара.
– Булстроуд, – распорядился он. – Подать мне сюда повара.
Призванный пред хозяйские очи повар оказался особой женского пола и тоже из молодых, а именно пятнадцати лет. Она притопала в кабинет, тряся косицами, и полковник устремил на нее недовольный взгляд.
– Трелони! – произнес он.
– Туточки я, – ответила повариха.
На этот раз полковник не стерпел. Вообще-то Уайверны не воюют с женщинами, но бывают ситуации, когда оставаться рыцарем невозможно.
– Не смейте говорить «Туточки я», вы, маленькое чудовище! – рявкнул он. – Надо отвечать: «Да, сэр?», и притом почтительно и по-солдатски, сразу же став по стойке «смирно» и вытянув руки вниз, так чтобы большие пальцы касались боковых швов. Трелони, обед, который вы сегодня имели наглость мне подать, был оскорблением для меня и позором для всякого представителя кулинарной профессии. Я послал за вами, чтобы уведомить, что если такое разгильдяйство и laissez faire с вашей стороны еще повторится… – Тут полковник смолк. Слова «я пожалуюсь вашей матери», которыми он намеревался заключить тираду, представились ему вдруг недостаточно убедительными. – …Я вам покажу! – Этим он закончил речь и нашел, что вышло, может быть, и не так хорошо, как хотелось бы, но все-таки придает столько огня и едкости недожаренной курице, водянистой брюссельской капусте и картофелю, который не проколешь вилкой, что менее стойкая кухарка съежилась бы от страха.
Однако Трелони тоже сбиты из прочного материала. Такие люди не дрогнут в минуту опасности. Юная кухарка с железной решимостью посмотрела ему в глаза и нанесла ответный удар.