Дорогами Чингисхана - читать онлайн книгу. Автор: Тим Северин cтр.№ 34

Сперва я думал, что к нашему табуну неизбежно будут прибиваться отдельные лошади хозяев гыров. Но словно косяк рыбы, пересекающий море, наши лошади и местные, казалось, сохраняли чувство принадлежности. Местные пробегали с табуном несколько сот ярдов, затем отбегали в сторону и возвращались на свое пастбище. Только главный жеребец стана предъявлял какие-то претензии. Защищая свою территорию, на которую мы заехали, он вызывал на поединок наших коней, а затем бежал за нами с видом победителя, изгнавшего пришельцев.

По мере того как все глубже заезжали в горы Хангая, мы видели свидетельства того, что этот горный массив Центральной Монголии взращивал империи кочевников задолго до Чингисхана. Один раз нам встретился серый каменный столб, установленный так, что его было видно на фоне неба с огромного расстояния. Этот камень, нешлифованный, побитый временем, поставили, вероятно, еще в те времена, когда тюркские кочевники впервые восхищались этой землей. Тюрки и гунны — скотоводы, разводившие коней и крупный рогатый скот, подобно монголам, — пасли свои стада в этой далекой долине прежде. По неведомым причинам они ощутили необходимость уйти отсюда и обрушиться жестокой волной на окрестные оседлые народы. Долина реки Орхон, по которой мы ехали, стала колыбелью этого потока, а в ее ландшафте за последние 2000 лет ничего не изменилось.

До сих пор это сказочная страна кочевников Шангри-Ла — тучные пастбища, пресная вода. Мы проезжали мимо знаков, поставленных кочевыми племенами, которые хотели оставить о себе память. Аспидно-черные надгробные камни тюркских вождей вставали со дна долины, а у ее края нам открылся вид на целое кладбище какого-то забытого среднеазиатского племени. Отъехав в сторону, чтобы осмотреться получше, мы обнаружили, что при устройстве надгробий были использованы естественные обломки скальных пород, которые притащили от близлежащего утеса. Там было не меньше сорока надгробий, и над ними потрудились разорители могил. Явственно виднелись следы раскопок, многие надгробия были повалены на землю или перевернуты. Но на грубом камне отчетливо проступали вытесанные рисунки классического среднеазиатского образца двухсотлетней давности — оленьи рога и переплетенные листья.

Была уже половина четвертого, так что мы, должно быть, прошли не меньше тридцати миль ухабистого пути. И перед нами открылся вид, в котором я предположил место назначения. Несколько палаток и гыров стояло вплотную к тому месту, где Орхон, несясь на огромной скорости, менял русло под острым углом. С противоположной стороны в него впадал приток, образуя мыс, подобный театральной декорации. Палатки сильно отличались от тех, что нам доводилось видеть прежде. Их было шесть, все старомодной квадратной формы, напоминавшей миниатюрный шатер. Некоторые из них имели бело-голубую раскраску, другие были раскрашены в желтую полоску. Стояли они в две линии возле новенького гыра, гораздо более крупного и красивого, чем обычно бывает. Его белую войлочную крышу украшал крупный красный узор. Скаты палаточных крыш были отделаны бахромой, которую трепал ветер. На каждом углу этого причудливого ансамбля красовался шест с малиновым флагом, тоже трепетавшим на ветру. Далекая и почти безлюдная долина наводила на мысль о приготовлениях к средневековому турниру.

Мы радостно проехали последние десятки ярдов, привязали наших коней к низкой ограде и расседлали. Измучены были все — и кони, и всадники.

Оказалось, что этот экзотический лагерь организовал местный сельскохозяйственный кооператив. Выяснилось, что эта местность славится изготовителями палаток, потому местный комитет и решил устроить такую выставку. Они определенно выбрали очень красивое место, но шансы привлечь потенциального покупателя здесь практически равнялись нулю. Трудно представить себе, чтобы здесь проезжали больше дюжины человек в неделю. Тем не менее комитет назначил местное семейство на роль смотрителей, продавцов сувениров для туристов, а также выделил большой гыр в качестве постоялого двора. Внутри пол был застелен рукодельными коврами, на стенах висели старинные седла и предметы упряжи, а на низком столике стояли ручной работы кувшины для кобыльего молока. Молодой человек, работавший смотрителем, справился с удивлением при виде нас и пригласил войти, отдохнуть и подкрепить силы. Быстро натянув полный национальный костюм, он появился вместе со своей женой и протянул нам кувшины с кислым кобыльим молоком и сладости. Затем все участники экспедиции вытянулись на коврах, в окружении неожиданно богатой обстановки и, совершенно измученные, заснули. Только трое наших проводников, как всегда, остались смотреть за лошадьми.

Примерно через два часа нас разбудили два джипа, на которых приехали Байяр, Док, семейство Герела, госпожа Ариунболд и несколько зевак. Последовало довольно сумбурное обсуждение, и джипы уехали. Док пояснил мне, что Ариунболд не смог обеспечить продовольствие, поэтому джипы направились к ближайшему поселению, чтобы выяснить, чем можно разжиться. Они возвратились через час с известием, что еды нет, зато свояченица Ариунболда, которая живет в следующем поселении, за 10 миль отсюда, ждет нас в гости. Тогда Ариунболд объявил, что пора по коням; двигаемся дальше.

Я едва верил своим ушам. Только глупец мог пренебречь тем фактом, что лошади и всадники находились на пределе сил. Для первого дня мы проехали слишком много. Продолжать путь было глупо вдвойне. Лошадь, которая сорвет спину, обречена. Я дал понять Ариунболду, что лучше воспользоваться джипами, чтобы доставить продукты от свояченицы сюда. Тогда вся команда сможет отдохнуть в гостеприимном гыре и продолжить путь с утра. Но Ариунболд был непреклонен. Нам следовало ехать дальше. Те, кто не хочет или не может продолжать путь верхом, пересядут в джип. И Пол, и я не могли доставить Ариунболду такого удовольствия, признав собственную слабость. Герел, однако, это сделал — сердито насупился, отошел в сторону, выражая досаду, а затем забрался в джип.

Ариунболд подозвал табунщиков, демонстративно не участвовавших в обсуждении, и приказал им двигаться вперед. Они выглядели злыми и тут же начали ворчать. Ариунболд сел на коня. Мы с Полом угрюмо последовали за ним, соблюдая приличную дистанцию между нами и нашим безумным вождем. Ариунболд поглядывал через плечо, затем остановился. Мы смотрели, как он скачет обратно, к пастухам, оживленно махая руками и объясняя, что они должны сию же минуту вскочить на коней и ехать за ним. Ничего подобного они не сделали, только развернулись к нему спиной. Это был откровенный бунт. На ночь они разбили собственный лагерь и увели пастись своих лошадей. Они отошли от нашего лагеря так далеко, как им хотелось. Если учитывать сговорчивую натуру монгольских аратов, их обычное согласие следовать любому плану, такое поведение должно было означать очень серьезное недовольство. Стало очевидно, что Ариунболд здесь больше не командует, и как он ни кричал, как ни махал руками, его продолжали игнорировать.

Поехали втроем: Пол, Ариунболд и я. Наши лошади так устали, что следующие два часа пути до центра сомона мы ехали медленно, и Ариунболд просто кипел от гнева. Я же старался завершить скачку на сверхдлинную дистанцию, причиняя себе как можно меньше боли. На полпути до центра нам встретился еще один приток. Он разлился, и Ариунболд, который ехал во главе отряда, направил лошадь прямо в поток — наугад, ведь мутная коричневая вода могла скрывать достаточно глубокие ямы; впрочем, лошадь Ариунболда, а затем еще девять перебрались невредимыми. Конь Пола двигался осторожно и медленно, позади всех. Пол решил повернуть вверх по течению, надеясь отыскать более удобное место для переправы. Он отыскал место, которое казалось менее опасным, и вошел в воду. Внезапно конь словно обмяк, его потянуло наискось, вниз по течению. Бороться с течением не было сил, и животное плыло, как придется. Когда они добрались до противоположного берега, конь не смог выбраться из воды, лишь слабо ударял по берегу передними ногами. Пол выпал из седла и буквально выполз на траву, держа поводья. Затем, бредя по течению вместе с измученным животным, он смог найти пологое место, где коня удалось вытянуть из воды. Мокрый, изможденный, тот опустил голову и выглядел откровенно жалко.