Вокруг Парижа с Борисом Носиком. Том 2 - читать онлайн книгу. Автор: Борис Носик cтр.№ 10

«Этими воротами выходили на реку, собственно – речку, с чудным названием Loing (loin ^[1]). Речка – вроде той, где купалась в Тульской губ., 15-ти лет, в бывшем имении Тургенева, – там, где Бежин луг. Но – там не было ни души (только пес сидел и стерег), а здесь сплошные «души»: дачи, удильщики, барки, – ни одного пустынного места.

Приехали – мы с Муром – 7-го, сразу устроились и разложились – и расходились: в первый же день – три длинных прогулки: и на реку, и на холм, и в лес. Мур – отличный ходок. Moret – средневековый городок под Фонтенбло, улички (кроме главной, торговой) точно вымерли, людей нет, зато множество кошек. И древнейших старух. Мы живем на 2-м этаже, две отдельных комнаты (потом приедет С. Я.), выходящих прямо в церковную спину. Живем под химерами.

Наша церковь (эта) основана в 1166 г., т. е. ей 770 лет. (И сколько таких церквей во Франции! Лучшие – не в Париже.) Но внутри хуже, чем снаружи… Церковь люблю пустую – без никого и ничего. Хорошо бы пустую – с органом. Но этого не бывает».

Дальше идет описание 75-летней бедной хозяйки мадам Тьери («с усами») и ее 45-летней парализованной дочери. Французы и их религия (их «католическая ложь» и их «орлиные носы») не внушают симпатии русской эмигрантке (так, кстати, было и в Вандее, и во всех прочих местах Франции), интересуют ее только жизнь русской колонии и, конечно, собственные проблемы, а проблем этих множество, притом самых тяжких. Упомянутый в письме С. Я., муж Цветаевой, бывший «белый рыцарь» Сергей Яковлевич Эфрон, уже несколько лет назад до этого стал агентом НКВД (платным агентом, отчего появились наконец деньги на семейные летние поездки) и привлек к своей работе дочку Ариадну. И Эфрон, и Ариадна (да и сын-подросток) рвутся в сталинскую Россию, которая представляется им в розовом свете. Марина Ивановна боится отъезда, но выбора у нее, похоже, не остается. Именно в это время она пишет прекрасные стихи о навязшей в зубах патриотической «ностальгии»:

Последние две строки стихотворения – о рябине, об уколе воспоминания – никак все же не перевешивают тех прозрений, которые содержатся в этом произведении. Цветаева угадала по советским изданиям, которыми завален был ее дом, и ложь безудержно-подобострастных прославлений Сталина, и ужас насильственного «коллективизма». Но конечно, даже она, поэтесса, не могла представить себе всю степень страха, в котором жили тогдашние русские, не смогла ни понять, ни почувствовать, до какой степени был запуган присланный в Париж Пастернак, когда в компании стукачей и провокаторов был вынужден унизительно восхвалять «колхозы», когда его вывозили в той же компании на «экскурсии». И даже когда он, бедняга, уединялся у себя в номере гостиницы, в ногах у него неотступно сидела молодая энергичная «разведчица» (так она себя называет в более позднем, вполне интимном письме в КГБ, где об отце сообщает, что он «использовался как групповод и наводчик-вербовщик») Ариадна Эфрон. 1936–1937 годы были для «наводчика-вербовщика» Эфрона особенно хлопотными: охота за сыном Троцкого Седовым, потом за перебежчиком Рейсом, вербовка агентов для истребления троцкистов в Испании, а может, и охота за генералом Миллером из Общевоинского союза. И если благожелательная критика считает, что С. Эфрон никого не убил своими руками, то все будущие шпионы и террористы, толпившиеся у него дома и в конторе на рю Бюси, были все же завербованы им. Сбежав через год в Россию, Эфрон сдал жену на попечение своих кураторов из органов. Она была обречена на гибель, но пока, в июле 1936 года, не террористические планы Иностранного отдела НКВД, так «весомо, грубо, зримо» утвердившегося в ее семье, терзали душу молодой (ей было только 44 года), заброшенной, темпераментной женщины – сердце ее томилось без любви, она была никому не нужна, ей некого было любить. Но вот в самом разгаре ее пребывания на романтических берегах Луэна эта любовь пришла: Марина Ивановна получила жалобное письмо из швейцарского туберкулезного санатория, где маялся брошенный другом-любовником молодой чахоточный поэт-аристократ (он был барон) Анатолий Штейгер. И душа тоскующей женщины рванулась навстречу молодому страдальцу-собрату.

Она готова «в огонь» за эту новую любовь, но, увы, эта новая любовь была обречена на провал, хотя бы потому, что Анатолий Штейгер (как и многие другие объекты платонической, пылкой любви Марины Ивановны до и после Штейгера – и Волконский, и Иваск, и, вероятно, Бахрах, и даже ее враг Адамович) не мог любить женщину, а любил только мужчин…

А что же обойденный любовью поэтессы и даже досрочно ею покинутый городок Море́-сюр-Луэн? Ничего страшного. Он не пропал в безвестности. Он по-прежнему окружен любовью французов и иностранцев…

От дома, где жила Цветаева, новые странники спускаются к реке, чтобы, пройдя мимо былых домов кожевников и причала прачек, выйти к Приречным (или Бургундским) воротам, построенным в XII веке. Здесь можно увидеть деревянную клетку, в которой держали преступников, но еще лучше обратить взгляд к зеркалу вод, к лебедям, скользящим по его поверхности, старинным мельницам… Конечно, эрудиты уже видели эти мирные пейзажи на картинах влюбленного в этот городок художника Альфреда Сислея. Он родился в Париже в 1839 году, и его отец-англичанин (мистер Сизли) послал его восемнадцати лет от роду в Лондон изучать благородный английский язык и благородное торговое дело. А юный Альфред увидел там полотна Констебла и Тернера и решил, что будет заниматься только живописью. Вернувшись в Париж, он начал учиться, подружился с Моне и Ренуаром и вообще с целым светом – в деньгах ему отец тогда не отказывал, и дом его был всегда открыт для гостей. В 1877 году Сислей участвовал в выставке импрессионистов. Тем временем отец его разорился, а годам к сорока Сислей поселился уединенно в Море́-сюр-Луэн и писал без устали здешние пейзажи. Как и его друга Моне, его волновали отблески на воде, кувшинки, прозрачность речной струи. Поклонники Сислея высоко ценят гармонию, композицию его полотен… В Море́-сюр-Луэн эти поклонники непременно навещают дом на Башенной улице, где жил и умер мастер.

Как и его друзья-импрессионисты, Сислей любил бродить по берегу Луэна, удил здесь рыбу, плавал в лодке. Отправимся же и мы по берегу прославленной речки. Первым на дороге, ведущей вдоль реки от Море́-сюр-Луэн к югу, нам попадется идиллический Монтиньи-сюр-Луэн (Montigny-sur-Loing). Встав здесь на мосту через Луэн, мы можем полюбоваться старинной церковью, островками, зелеными берегами, представить себе, что там, в прибрежной тени, все еще трудятся Ренуар, Моне, Писсарро, Сислей, так любившие район Гатинэ… Кстати, о Гатинэ. Это еще и сегодня бытующее старинное название края довольно смутно знакомо французам, ибо даже нет согласия в том, что́ ныне считать районом Гатинэ и на какие части его делить – на парижскую (к востоку от Луэна) и орлеанскую (к западу от Луэна) или на лесную (к востоку от реки) и босскую (принадлежащую провинции Бос) – к западу от реки Луэн. Или, может, вообще называть Гатинэ лишь плато, что уходит к западу от города Монтрёя. Куда легче было определить границы Гатинэ в X веке (точнее, в 993 году), когда возникло графство Гатинэ, но оно, увы, уже в 1069 году перешло к Парижу. Одно очевидно – то, что Луэн протекает по Гатинэ и Гатинэ является южной оконечностью Французского Острова, и то, что край этот занимает особое место в произведениях французской живописи и литературы. До середины 40-х годов XX века Гатинэ оставался тихим сельскохозяйственным районом (в частности, славился своим медом) и сохранял свое особое лицо. Потом жители здешних деревень разъехались по городам, на их место приехали парижане, деревенские дома стали дачами и виллами.