Московская ведьма - читать онлайн книгу. Автор: Владислав Кетат cтр.№ 28

– А у тебя он есть? – оживилась Саша.

– Честно говоря, нет, но у меня есть друзья – театральные актёры, я могу спросить…

В этот момент в дверь постучали. Михаила в бок кольнуло давно забытое ощущение, которое он испытывал при малейшем шорохе за дверью, когда в девятом классе сидел на диване у Риты Шаховой и якобы занимался с ней английским…

Это была Сашина мама. Она прикатила в комнату маленький столик на колёсиках, на котором было накрыто на двоих. Теперь на ней очутилось цветастое летнее платье и вечерний макияж. В комнате немилосердно запахло духами категории «К».

Дальше были чай, разговоры и пирожные.

Михаил ушёл из гостей поздно. В посёлке уже зажглись фонари, когда его сутуловатая фигура проследовала по улице Полевой в направлении пансионата. Он намеренно выбрал самую дальнюю дорогу: ему совсем не хотелось возвращаться в общество своей почти жены, почти тёщи и почти тестя. Примерно в тот же самый момент, когда он сознался себе в любви к Саше, он сделал ещё одно признание: он не хочет иметь с этими людьми ничего общего.

Дома его ждал скандал.

Следующие несколько дней прошли для Михаила в размышлениях, перепалках со Светланой и мучительных поисках предлога снова зайти в гости к Саше. Наконец к концу недели Михаил нашёл способ легально бывать у Серовых. Тот оказался до банального прост, и было совершенно непонятно, почему Михаил не догадался раньше. Он достал с чердака старый мольберт Светланиного деда – тот был художником-любителем – кисти, краски и холст, и притащил всё это к одуревшим от неожиданности Саше и её маме.

В тот же день Михаил принялся на работу. Светлане он решил ничего не объяснять, а лишь сообщил, что на него наконец-то снизошло вдохновение, и ему просто необходимо выплеснуть его на полотно. По какой-то причине Светлана не стала ему мешать и даже не поинтересовалась, заплатят за работу или нет.

Михаил приходил к Серовым каждый день после завтрака и работал до самого вечера. Для конспирации он трудился сразу над двумя портретами: до обеда ему позировала Саша, а после – Елена Сергеевна, которая всякий раз к его приходу нелепо и празднично наряжалась. Михаил не сразу понял, что одинокая сорокалетняя женщина имеет на него вполне определённые виды. А когда эта, совершенно очевидная для женщин и также совершенно неочевидная для большинства мужчин догадка, наконец-то прорвалась в его голову, он испытал чувство острого омерзения к самому себе. Очередной привет от Владимира Владимировича был подобен хлёсткой пощёчине мокрой ладонью, полученной за дело.

Но даже после этого Михаил не перестал у них бывать. Ему приходилось вести долгие разговоры с Еленой Сергеевной, терпеть удушающий запах её духов, сносить безобразные ухаживания, и всё ради того, чтобы несколько часов с утра и до наступления полуденного зноя находиться рядом с предметом своей бесперспективной страсти.

Они почти не разговаривали во время сеансов. Саша обычно читала или смотрела телевизор, а Михаил, стоя за мольбертом, вооружённый лишь кистью и разведёнными в масле красками, пытался поймать ускользающую красоту и по возможности без потерь поселить на пока ещё пустой плоскости холста. И этого ему было достаточно.

Про себя он стал называть Елену Сергеевну Донной Розой, а предмет своей страсти – Сашей Грей, по аналогии со своими любимыми литературными персонажами того самого Оскара великолепного. По мнению Михаила, это придавало работе лёгкий викторианский оттенок. Ах, если бы он знал тогда, какой похабщиной будет отдавать последнее в следующем веке!

Работа, которая продвигалась невероятно тяжело от наброска и до финальных мазков, заглотила его целиком, словно голодный удав. Михаил перестал за собой следить, регулярно питаться, спать и интересоваться чем-либо, кроме того, что в тот момент было на холсте. Точнее, холстах. Но результат того стоил: через две недели с обеих картин на сильно потерявшего в весе автора смотрели, несомненно, живые люди, на лицах которых можно было прочитать не только характер, но даже секреты. Елена Сергеевна не на шутку испугалась, когда Михаил разрешил ей первый раз зайти за мольберт – только слепой не смог бы заметить влюблённости во взгляде её двойника на холсте.

Михаил заболел, когда оба портрета были уже готовы. Он намеренно затягивал с завершением Сашиного, но всему, как известно, бывает предел. Кроме того, к этому времени Саше уже сняли швы, и она не могла и не хотела подолгу сидеть на одном месте.

В тот раз Михаил вернулся домой после сеанса необычно рано, покурил на крыльце, и понял, что не может встать. Он и так последние дня два-три чувствовал себя неважно, но тут оказалось всё серьёзнее. Привлечённые его стонами тесть с тёщей помогли ему добраться до дивана, на котором он теперь спал постоянно, и вызвали «скорую».

Михаил попал в больницу со странным диагнозом: «тяжёлое нервное истощение на фоне психофизического переутомления» и вышел оттуда только к концу лета. Лечивший его врач по фамилии Тутышкин сообщил, что положение Михаила на самом деле было весьма опасным – «ещё бы чуть-чуть, и могли бы не спасти… сердечко-то у вас, милостивый государь, слабенькое совсем…», но более всего его интересовало, что же могло довести пациента до такого состояния. Михаил тогда что-то малоубедительно соврал, а присутствовавшая при разговоре Светлана, отведя в сторону глаза, промолчала.

Михаил больше не видел ни Сашу, ни Елену Сергеевну, ни своих работ – с согласия Светланы они были за приличные деньги куплены Серовыми и вывезены в Москву. Говорят, что во время совершения сделки Светлана и Елена Сергеевна обменялись столь мощными залпами из подведённых по такому случаю глаз, что на даче чуть не вылетели все стёкла.

Выводы, которые сделал для себя Михаил, были неутешительны. Проведённое в Боткинской больнице в обществе двух зловонных пенсионеров время он потратил исключительно на размышления о том, что же повергло его в пучину этой всеразрушающей платонической любви, и почему работа над Сашиным портретом чуть не привела его на Хованское кладбище. Ответы на эти вопросы он получил довольно скоро, как только смог самостоятельно покидать палату. Сначала в тени чахлых берёзок больничного сада ему будто с неба спустилась мысль о том, что на самом деле он был влюблён ни в какую не Сашу, а в жалкий обломок недавно затонувшей бригантины своей собственной юности, который случайно выплюнуло к его ногам ненасытное море времени.

«Ну, вот и старость… – вспомнилась ему старая шутка, – а где же мудрость?»

Со вторым вопросом было несколько сложнее. Как вышло, что обычный портрет высосал из него так много жизненной энергии, он понял, когда впервые после случившегося взялся за кисти. Первая же попытка отобразить заоконное пространство на листе бумаги окончилась ничем. Михаил несколько часов просидел перед импровизированным мольбертом, ни сделав и мазка. Затем попробовал написать портрет соседа по палате – одного из зловонных дедов – снова ничего не вышло. Не выдержавший ожидания дед встал и ушёл в туалет, а Михаил остался один наедине с белым листом.

Несколько позже он признался себе, что не может более переносить реальность на загрунтованный холст так, чтобы у зрителя отвисала челюсть и вылезали из орбит глаза. Он понял, что растратил на злосчастные портреты весь запас того, что ему было отведено высшими силами, и никогда уже не сможет сделать ничего подобного.