Молитва за отца Прохора - читать онлайн книгу. Автор: Мича Милованович cтр.№ 9

«Благословен Бог наш и ныне и присно и во веки веков. Господи, в прибежище Твое, где все святые Твои находят покой, прими души рабов Твоих Драгомира, Немани, Жарко, Обрада и Драгована, скончавшихся в этих водах. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу. Аминь».

Наши слова «аллилуя» и «вечная память» ветер уносил все дальше и дальше. Звуки нашей молитвы сливались с гулом моря, наши сердца скорбели по славным сыновьям земли сербской.

Когда молитва наша подходила к концу, вновь случилось нечто чудесное: мы увидели лодку, которая к нам приближалась так быстро, словно множество весел гребли в ней, хотя никого не было видно. Никто и не сидел, и не стоял в этой лодке, большей, чем наша. После удара о борт мы заглянули в нее и увидали кучу мертвецов, валявшихся друг на друге, словно дрова, никто из них не шевелился.

Нет, доктор, заразы я не боялся. Какой смысл бояться заразы, когда ты уже болен.

Я решился шагнуть в лодку мертвецов, и тут меня кто-то ухватил за ногу! Я содрогнулся, увидав перед собой человека распухшего, с синим лицом, который мне что-то говорил, совсем неразборчиво. Подал знак Михайло, чтобы и он приблизился, вдвоем мы попытались поднять несчастного на ноги. Он привстал и вновь повалился. Мы разобрали только «хлеба, хлеба». Но это был не голос человека, а последний стон мертвеца. Увидев крест в моей руке, он подал знак поднести ему к губам и поцеловал, пытаясь перекреститься иссохшими руками. Ему удалось поведать нам, что их лодку носит много дней по морю, что все, кто в ней, – из Ужице, и что его зовут Неделько. Мы хотели перетащить его к нам, но ничего не вышло, хоть и исхудалый, он все же был слишком тяжел для нас.

Тогда мы решили предоставить его собственной судьбе и вернуться обратно, но он судорожно ухватил Михайло за ногу, умоляя не оставлять его одного. И мы приняли тяжелое решение оставить наших мертвых товарищей, которым мы все равно ничем уже не могли помочь, на милость волн и присоединиться к ужичанину. С болью в сердце мы провожали взглядом лодку, уносившую наших земляков из Драгачева.

Всю ночь и следующий день мы – двое еще живых, один полумертвый и десяток мертвецов – плавали по ветреному морю. Вечером Неделько испустил дух у нас на руках. Мы помолились за него и продолжили путь к собственной смерти. Голод и болезнь вели к концу наше существование. Жажда доводила нас до исступления, и мы пили морскую воду, разрушавшую пищевод и желудок. Я, грешный Йован, и дьякон Михайло из шумадийского села Губеревцы стояли на пороге своей смерти.

Я махнул рукой тем, кто уже едва виднелся на горизонте, моим землякам, и сказал:

– Прощайте, братья! Увидимся в небесном пристанище, куда и я иду вслед за вами. Почивайте мирно на своем водяном одре.

Той ночью, наверное, ближе к полуночи, Михайло предстал перед Господом. Один я оставался в живых рядом с двенадцатью мертвецами. Помолившись за душу Михайло, я стал ожидать свой смертный час.

Куда меня ветра носили, не знаю. Больной, обессилевший, я свалился среди мертвых ужичан. А когда очнулся, обнаружил себя в каком-то доме на кровати. Рядом с собой я увидел мужчину и женщину. Я не представлял, где нахожусь и как я сюда попал.

Когда я немного пришел в себя, они мне все объяснили. Моими спасителями были Здравко Колев и его жена Цветана, оба лет пятидесяти. Рассказали, что нашли меня в лодке, выброшенной на берег возле их дома. Поскольку я единственный подавал признаки жизни, меня они вытащили, а остальных пустили обратно в море. Это было в нескольких километрах к югу от лагеря, там, где патрули уже не дежурили. Ухаживали за мной, как за родным сыном, а их настоящий единственный сын погиб на фронте у Добруджи. Они не подозревали, что у меня тиф, но за их доброту Бог защитил обоих – болезнь не перешла на них. Сначала они давали мне только козье молоко и сыр, потом понемногу рисовой каши и щей из капусты. Так они ухаживали за мной почти две недели и не хотели отпускать, пока я не окрепну. В путь меня одели в костюм своего сына, вместо моих лохмотьев. Посоветовали не возвращаться в лагерь, где бы меня, скорее всего, расстреляли, а пробираться в Сербию. Женщина собрала мне еды в дорогу: хлеб, сыр, сало, лук, повидло и мед. И как раз когда я был на пороге, подоспел военный патруль. Меня, Здравко и Цветану допросили на месте, и я рассказал все, как все было. Их привязали к дереву, а меня забрали. На военном джипе меня доставили в лагерь и сразу же привели к коменданту Атанасу Ценкову Вновь, как некогда перед строем, мы смотрели глаза в глаза друг другу Тогда я ускользнул от него, но сейчас вряд ли. Сначала он дал мне пощечину, а затем извлек из кармана клещи, которые всегда имел при себе, и вытащил мне ноготь из пальца на руке. Боль была чудовищной, но крика моего он не дождался.

Он приказал меня расстрелять, а перед этим я должен был вырыть сам для себя могилу. Но тут что-то во мне произошло, словно лопнула натянутая струна, и из мученика я превратился в знаменосца Божьего промысла. Я почувствовал себя сильнее, чем тот, кто шлет меня на смерть. И еще требует, чтоб я сам себе копал могилу! Кому еще выпала такая честь? Я смотрел на своих убийц, ничтожеств, погрязших во грехах, шатающихся вокруг меня в ожидании моей казни.

А я, выкапывая себе вечный дом, запел во весь голос. Неудержимым потоком хлынула из меня любовь к Господу. Крестик постукивал меня по груди, обещая, что под землей мы будем лежать вместе, и это вливало в меня какую-то новую силу. Работая лопатой, я запел песню, которая была мне дорога когда-то: «Девушка зеленую ель посадила, ель посадила, с елью говорила»…

И пока моя песня лилась, к ужасу моих врагов, я ударял заступом, киркой и лопатой. Земля была мягкой, и дело спорилось. Я строил себе вечный дом в чужой земле и воспринимал это как привилегию, которая не каждому дается.

Пока я пел, они смотрели на меня с вытаращенными глазами, такого смертника им еще не приходилось видеть. Вместо плача они слушали пение. Некоторые заключенные подбежали, чтобы мне помочь, но их отогнали кнутами.

Закончив работу, я решил одержать по себе заупокойный молебен, и это их напугало еще больше, чем пение. Воздев руки к небу, я произнес:

«Помолимся за упокоение раба Божьего Йована. Господи Боже, во имя Твое и во имя Твоего единородного сына и Твоего Святого Духа прости ему всяко прегрешение его…»

Комендант Ценков закричал и велел охранникам оттащить меня от ямы. Мое стремление к Богу и воззвание к имени Его этот негодяй не мог перенести. Решив, что я сошел с ума, приказал отвести меня в камеру-одиночку. В ней находился только топчан из голых досок, а с потолка мне на голову капала вода. Но как ни тосклива была обстановка в камере, тоски внутри себя я не ощущал, моя душа бороздила просторы мира, созданного Господом, лишь как временное пристанище ее, прежде чем она покинет его и устремится в небеса к вечной жизни.

Размышляя потом о случившемся, я догадался, что меня спасло: они не имели права убить умалишенного! Должны же они были соблюдать хоть что-то из того, что подписали в международных меморандумах о войне и содержании военнопленных. В камере было темно, но я видел свет, льющийся с небес.