Ох, охота! - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Алексеев cтр.№ 39

Второй парой могут быть резиновые бродни, однако находиться в них подолгу очень тяжело — на солнце нагреваются, на холоде твердеют, морозят ноги и плюс ко всему резина «отпачивает», мокнет изнутри. Их носят обычно с шерстяными носками и портянками, ибо шерсть и мокрая греет. Я еще помню, как отец поначалу шил зимние чирки, или, как у нас называли, покшены — длинные, мягкие кожаные сапоги без подошвы. Сыромятина для этой цели не годится вовсе, поскольку размокает и растягивается; используют вымоченную в дегте телячью кожу, швы делают внутрь и прошивают просмоленной дратвой. Готовые покшены несколько раз пропитывают дегтем, смешанным с рыбьим жиром, — чтобы не промокали, затем сушат и проветривают, чтобы убавить запах, который почти полностью исчезнет, когда начнешь носить. Надевают их на ногу в «собачьем носке» — шкура щенка, снятая чулком, после чего оборачивают соломой, травой, а позже стали и бумагой. Нога в такой легчайшей обуви не потеет, не мокнет, не устает и не мерзнет.

Потом то ли лень одолела, то ли мода изменилась, отец стал ходить в валенках…

До сей поры у северных народов подобная обувь в ходу, разве что называется по разному: торбаса, унтайки, ичиги, но принцип всегда одинаков — двойной мягкий кожаный и меховой сапог. Например, таймырские торбаса аж тройные: сначала чулок из пыжика — новорожденного олененка, затем меховой, выше колена, сапог из неблюя, молочного теленка, который еще не вкусил ягеля, а сверху надевается что-то вроде башмака из шкуры взрослого оленя. Если прибавить к этому меховые штаны да двойную малицу или кухлянку с капюшоном и рукавицами, то ложись в снег и спи на пятидесятиградусном морозе. Кстати, у нганасан, которые из благ цивилизации признают только оружие и спирт, даже детские пеленки из пыжика — из того самого, в котором на трибуне мавзолея стояли члены Политбюро. (Помните, что такое демонстрация? Это когда пыжики стоят, а кролики идут.)

Не только сырые ноги, но и вспотевшая, мокрая голова на охоте — прямой путь к болезни, а что значит захворать одному, в тайге, надеюсь, объяснять не нужно. Держать голову в сухости и холоде меня научил кержак Сережа, огненно-рыжий и молодой еще мужик, который в котомке за спиной всегда носил три-четыре запасных шапки и менял их через каждый десяток верст. Это были простые солдатские ушанки, однако с выдранной подкладкой и ватой, то есть голое сукно. Вспотеть в такой трудно, однако, когда идешь с груженой нартой да еще по целинному снегу, пар от головы, как от паровоза. На ходу еще терпимо, но остановился, и мокрая голова в тот час озябла. Народы Севера делают проще: они все время регулируют температуру головы, то надевая, то скидывая капюшон малицы, и вообще редко потеют. Вначале меня удивляло их поведение, когда они на морозе ходят с непокрытой головой, отчего волосы охватываются куржаком, а когда потеплеет и начнется пурга, обязательно натягивают капюшон. Оказывается, мороз не морозит голову, но ее может продуть ветром и обязательно тяжело заболеешь (не исключено, менингитом).

Одежда охотника может быть какой угодно и из чего угодно, но непременно по сезону, легкой, мягкой и не шумной, то есть не должна шуршать и скрипеть при движении. Сейчас производят много всевозможных камуфлированных костюмов, как летних, так и зимних. Однако из-за качества ткани они бывают попросту не пригодны. Охотник, как фронтовой разведчик, должен передвигаться по тайге бесшумно, скрытно, и тогда можно увидеть не только дичь, но и все тайны леса. Следует всегда помнить, что в зимнем голом пространстве скрип лыж, например, слышен за полкилометра, кашель на триста метров и шорох ветвей об одежду — на сто пятьдесят. Если вы понесете впереди себя стену всевозможных звуков, непривычных уху зверя, он вас ждать не станет.

Поскольку всю свою историю, начиная с древнейших времен, охотник переносил на своих плечах многие тонны груза, то еще задолго до эры котомок и рюкзаков придумал оригинальное приспособление, сочетающее в себе верхнюю одежду и заплечную суму — понягу. Представляет она собой кожаную либо матерчатую безрукавку с пришитым на спине вместительным мешком с верхним клапаном, защищающим от осадков. Поняга хороша тем, что груз давит не только на позвоночник и плечи, а почти равномерно распространяется по всему телу от пояса до шеи. Кроме того, под кожаной понягой одежда носится дольше, не цепляется за сучья и кусты, а еще не продувает ветер, не мочит дождь, не налипает и не намерзает снег. Незаменима она и при ночевках у костров, предохраняя от сырости и тряпичную одежду — от искр. В этих уникальных приспособлениях промысловик переносил соль, провиант, продукты, не опасаясь намочить их по дороге.

Бывают поняги легкие, распашные, с тремя-четырьмя ремешками вместо пуговиц, сшитые из крепкого холста — это каждодневные, особенно удобны на промысловой охоте по мелкому пушному зверю и птице. Точно такие же шьют в виде рубашки, надеваемой через голову, да еще и с башлыком — капюшоном, который натягивают поверх шапки, чтобы за шиворот не сыпался снег, дождь, хвоя. Летом же он защищает шею и голову от гнуса, для чего башлык пропитывали дегтем, разведенным напополам с рыбьим жиром. У томских старообрядцев я видел понягу, сплетенную из веревок в виде сетки. Такая штука, оказывается, кроме главного своего назначения выполняет роль вериг, которые смиряют тело от ненужных на охоте похотей. Кожаные поняги шили из сыромятных лосиных (сеголетков) или телячьих шкур и носили их в основном зимой, для тепла, хотя, когда идешь с грузом, и так жарко. Почти всегда в понягу вставляют плетеный из бересты или лыка легкий короб-пестерь и получается лучше, чем абалаковский рюкзак. Битая птица в нем не мнется, можно спокойно переносить грибы и ягоды или навалить полсотни капканов, которые обычно в простой котомке давят и трут спину.

Это первые живые существа, прирученные человеком с единственной целью — совместной охоты. Все остальные функции, как то: охрана жилья, пастьба домашнего скота, криминальный розыск и прочее, появились позже. Поэтому, какой бы породы и каких размеров не была собака (хоть искусственно выведенная), какую бы задачу не выполняла, все равно в каждой, как и в человеке, довлеет прежде всего охотничий инстинкт, и каждая обладает (в той или иной мере) охотничьими качествами, независимо от воспитания и условий содержания. Должно быть, вы заметили, что даже самый избалованный домашний пес, едва его выведут на улицу, тотчас наставляет нос в землю и идет по одному ему ведомому следу. Казалось бы, мой Скиф, сенбернар, выведенный полтысячи лет назад как спасатель людей в лавиноопасных горах, единственная собака, которую Церковь разрешает держать в монастырях (в Свято-Никольском женском сидел огромный Антон, а мать-экономку там звали Антония); в общем, такой пес не должен брать звериного следа и тем паче идти по нему. Однако стоило поставить его на кабаний лоток, как он мгновенно перевоплотился в охотника (появился неожиданный агрессивный азарт) и вернулся лишь через три часа, как говорят, усталый, но довольный, хотя и без добычи.