Адмиралы мятежных флотов. Морская коллекция - читать онлайн книгу. Автор: Николай Черкашин cтр.№ 27

- Веди Ведиевич, вы так рассказываете, как будто лично знали Непенина.

Твердоземов усмехнулся:

- Нет, лично не знал. Видел его лишь однажды… Да и то мельком.

Грянули куранты… Зашипело вино. Поплыли медные удары из распахнутого кабинета, и мы перевалили в год девяносто второй.

А наутро, сдав хозяйство Евграфу, я отправился в Москву. Хорошо в гостях…

«ВЫ НЕ МОГЛИ БЫ МЕНЯ УБИТЬ?!»

Гельсингфорс. Январь 1917 года

Адриан Непенин и Ольга Романова, урожденная Каневская, венчались 27 января 1917 года в Успенском соборе Гельсингфорса.

Венец над невестой держал капитан 2-го ранга Рыбкин, шафером жениха был каперанг Подгурский.

Непенин, в черном сюртуке, при белой гвоздике над белым крестиком Святого Георгия, единственной наградой, которой он украсил свадебный наряд, грузноплечий, наполовину седой в свои сорок пять, радостно и горделиво держал под руку тонкую белоснежную Ольгу Васильевну, так что при желании злой язык мог шепнуть в злорадное ухо что-то насчет картины Пукирева «Неравный брак», но, кажется, никто из стоящих в соборе не посмел этого сделать, ибо все понимали - вдову ведет воин Адриан к венцу, с ребенком взял и на имя свое записал.

Ах, Ольга Васильевна, голубушка, сжалось ли сердце, когда отец Сильвестр наставлял: «Не оставите друг друга ни в болезни и до гробовой доски…»? Почуяло ли ретивое, что от венка до гробовой доски, от свадьбы до похорон всего-то тридцать семь дней-ночей, да и то наполовину скраденных войной и службой? Что за свадьба?…

А пока жених пошучивал:

- Мы, Непенины, всегда служили Романовым, - приговаривал он, целуя ручку Ольге Васильевне, которая до нынешнего дня еще была Романовой.

Вспоминал ли он хоть раз в пору своего счастливого сердцекружения нянюшкин наказ? «Не женись, милочек, на вдовах, голубочек мой, - увещевала его старая псковская крестьянка, - особливо на тех, чей муж не своей смертью помер. Да на разведенных не женись… Возьми себе нецелованную».

Где ж их, нецелованных, взять-то флотскому человеку, да еще в столь лихое время?

Ах, нянюшка, помянет он твои слова, когда оборвет медовый месяц вторая пуля - под левую лопатку, а как первая войдет в спину, так и вспомнит: «Не женись, милочек, на вдовах…»

И еще кто-то - уж не Ренгартен ли? - рассуждал как-то за чаем, безотносительно к Ольге Васильевне, о том, что аура вдов навсегда вбирает, впечатывает в себя ауру почивших мужей вместе с кодом их судьбы.

Да разве можно было о том думать, глядя, как сияют глаза молодой, как горят жемчуга серег на искристом меху соболиного воротника, как лучится венец над склоненной ее головкой?!.

Горько!

Принтограмма № 7

«Я пришел в собор за час до венчания, чтобы не спеша выбрать удобную позицию. Разумеется, я не допускал и мысли об убийстве в храме. Стрелять надо было при выходе на паперть либо во время отъезда, при посадке в автомобиль… Тем не менее я вошел в трапезную и долго стоял перед иконой своего покровителя - Святителя Николая. О чем мне было просить его? Быть пособником в моем преступлении? У меня рука не поднималась даже сделать крестное знамение.

Я видел, как мимо меня прошествовала свадебная процессия. Я видел, как Непенин подвел невесту к алтарю… Потом их загородили шаферы, друзья, гости… Я слышал, как пел священник… Я смотрел в строгие глаза Чудотворца столь же пристально, как в зрачки Нефертити. Я молил его о чуде… О чуде своего исхода из той дьявольской ловушки, в которую угодил…

Я видел краем глаза, как мимо меня шли к выходу новобрачные и их свита. Я стоял, не в силах шелохнуться. Ноги мои приросли к плитам храма.

Угодник спас мою душу и спас раба Божьего Адриана… Но оставалось мое бренное тело. Что делать с ним? Оно принадлежало не мне - военной разведке кайзера.

Я вернулся в гостиницу. Несколько дней кряду я не покидал номер - пил кофе с коньяком, курил и до боли в висках искал выход из страшного тупика.

Не подлежало никакому сомнению, что ставить под удар Терезу с малюткой более чем преступно. Для меня она давно уже перестала быть подданной враждебной державы. Я сам не ожидал, как сильны окажутся во мне кровные узы и отцовские инстинкты. Не могу сказать, что я безумно любил ее, нет, то было совсем неведомое мне и потому плохо передаваемое на словах чувство какого-то тихого животного обожания этих двух белокурых головок - большой и маленькой. Я вверг их в беду и должен был любой ценой выручить.

Любой ценой…

Но цена была одна: пуля в Непенина. Что означало - пуля в Родину, в Россию, во флот, в Андреевский флаг, в товарищей по корпусу, и вечное их презрение.

Эту мысль я тоже всерьез не допускал, и поэтому план покушения не был выстроен даже вчерне.

Третий исход, к которому я склонялся все больше и больше, - это пуля в себя. Я выходил из игры, спасая всех - Терезу с сыном, адмирала Непенина, свою честь… Этот исход обдумывался все чаще и чаще, и я уже доходил до таких деталей: чем прижать посмертную записку, что в ней написать, стреляться ли в кресле за столом или в постели, наконец, куда целить - в сердце, в висок, в рот?!

Постепенно мысль эта становилась привычной, хотя не раз я ее отбрасывал с омерзением молодого, полного сил человека.

Но тогда что же?!! Как?!!

Где выход?!!

С того дня, как я отказался стрелять в Непенина, мой уютнейший номер со всеми достижениями финского комфорта превратился в камеру смертника.

Теперь главная моя мысль пульсировала ежедневно и ежечасно в одном только слове: «Когда?»

Порой я выхватывал браунинг и быстро говорил себе: «Вот сейчас, сразу! И никаких мучений». Но сразу, рывком не получалось. Всегда что-то останавливало взгляд, в последнюю секунду глаза цеплялись за какой-нибудь пустяк - будь то пара голубей, вдруг опустившихся на карниз моего окна (благие вести, надо подождать), или шаги по коридору (не ко мне ли?), и рука медленно опускалась в карман, наполняя его убийственной тяжестью орудия казни.

Срок, отпущенный мне в Берлине, подходил к концу. И когда ясно понял, что выпустить сам в себя пулю не смогу, я отправился искать палача.

В портовом трактире я познакомился с рыжим детиной, отсутствие лба которому компенсировала массивная нижняя челюсть. Я угостил его пивом и водкой. Кажется, я и сам был хорош, потому что долго не мог втолковать ему, чего мне от него надо. Уж потом, на трезвую голову, я понял, как дико звучала моя просьба: «Не могли бы вы убить меня за хорошее вознаграждение?» Будь он не так пьян, он бы принял меня либо за умалишенного, либо за полицейского провокатора.

Под конец я всучил ему часы «вахтерцера» и сказал, что он может заиметь много таких часов, если нагрянет в 27-й номер «Фении» и там пристрелит одного субъекта. На клочке газеты я начертил ему план коридора и втолковал наконец, что дверь всегда будет отперта, а звук выстрела заглушат ковры и тупиковое расположение номера.