На вахте и на гауптвахте. Русский матрос от Петра Великого до Николая Второго - читать онлайн книгу. Автор: Николай Манвелов cтр.№ 34

Могилы русских моряков разбросаны по всему миру. Например, многие из них захоронены в греческом порту Пирей, а также в Нагасаки, где долгое время существовала временная военно-морская база Русского флота.

В открытом море все выглядело по-другому. На верхнюю палубу выносили широкую доску, на которую клали труп, зашитый в парусиновый мешок. Сверток устанавливали на доске, после чего со стороны ног привязывали ядро, болванку от снаряда либо топочный колосник. Затем доску с телом усопшего ставили ногами вперед на планширь ^[124] фальшборта (при этом два матроса держали над покойником Андреевский флаг) и после молебна сбрасывали за борт. Короткий всплеск, судовой караул дает три залпа из ружей, все крестятся, а на судне тем временем до положенного места поднимается кормовой флаг. Печальная процедура окончена.

Если же покойник до смерти болел какой-либо заразной болезнью, то вместе с его телом в море бросали также носильные вещи и постельные принадлежности. В том случае, когда место больного ограждалось парусиновым обвесом для предохранения остальных от заражения, то он тоже подлежал уничтожению. Кроме того, пространство за обвесом тщательно окуривалось.

Отметим, что на процедуре похорон должны были присутствовать все члены экипажа, независимо от воинского звания усопшего. Что же касается траурного салюта, то в давние времена он являлся не данью памяти умершему, а предназначался для отпугивания дьявола, жаждущего проникнуть в открытое сердце человека.

Место захоронения было приято отмечать в вахтенном журнале. Позже его сообщали родственникам умершего или погибшего.

Если корабль находился в составе эскадры, а умерших на соединении было много, то для покойников выделялся миноносец. На нем свертки с мертвецами укладывали рядком, убирая их цветами и зеленью (если таковые имелись). Затем кораблик выходил в море, сбрасывал умерших в волны и производил траурный салют — выстрел из пушки. В этом случае флаг корабля возвращался на место в тот момент, когда миноносец отходил от него более чем на два кабельтова ^[125].

Моряку Российского Императорского флота положено было быть, по возможности, чистым. И это при том, что до массового появления на кораблях опреснителей пресной водой (при наличии достаточного количества таковой) могли умываться только офицеры. Для матросов существовала вода соленая, забортная.

Даже после угольной погрузки уделом не только матросов, но и офицеров был душ или ванна с соленой забортной водой. Позволить одновременно вымыться в пресной воде почерневшему экипажу какого-нибудь эскадренного броненосца или большого крейсера (а это от шестисот до тысячи человек офицеров и матросов) командование, естественно, не могло.

В дальних тропических переходах вопрос «освежения» личного состава решался очень просто. На палубу корабля выносились брандспойты, команда (зачастую — включая офицеров) раздевалась и нежилась под теплой океанской водой. Другим вариантом был спуск за борт большого паруса, углы которого ставились на буйки. Получалось нечто вроде импровизированного плавательного бассейна.

Естественно, существовали и нормы выдачи мыла. Так, согласно «Положению о довольствии судов при внутреннем плавании в Российских водах» от 1858 года, на паровых боевых судах каждому из машинистов и кочегаров полагался ежемесячно один фунт мыла на человека; «прочие» нижние чины получали по полфунта. На парусниках каждый из матросов получал по четверти фунта мыла в месяц.

С 1910 года во внутреннем плавании каждому машинисту и кочегару (как тогда говорили — «машиной команде») еженедельно выдавали по 28 золотников мыла; в заграничном плавании норма выдачи увеличивалась до 53 золотников. Все остальным во внутреннем плавании полагалось по 14 золотников мыла, а в заграничном плавании — по 33 золотника.

Бани на кораблях были не всегда, поэтому чаще всего на помывку ходили на берегу. Более того, баня часто была первым зданием, которое строили на месте будущего военного порта.

Так, 20 июня 1860 года с винтового транспорта «Маньчжур» ^[126] (им командовал капитан-лейтенант Алексей Шефнер ^[127]) в бухте Золотой Рог был высажен небольшой отряд из 28 солдат и двух унтер-офицеров третьей роты четвертого Восточно-Сибирского линейного батальона. Командовал отрядом прапорщик Николай Комаров. Задачей прапорщика было создание поста Владивосток. Через некоторое время на берегу бухты была построена казарма, офицерский дом, кухня, склад и, естественно, баня.

На флотский экипаж бани строились из расчета одной на две тысячи человек и могли за смену обслужить около 50 человек. Банный день полагался один раз в две недели при четырех рабочих днях продолжительностью десять часов.

В здании бани полагалось иметь раздевалку, мыльню, парилку, отхожее место, сени, кладовую и котельную. Отдельная комната предусматривалась для сторожа. При банях практически всегда устраивали и прачечные.

Отметим, что офицерские помещения бань копировали отделение для нижних чинов, отличаясь лишь большим простором.

За чистотой тел матросов следили тщательно. Например, им запрещалось ходить в застегнутой «голландке» — для контроля чистоты шеи и ворота рубахи.

Известен приказ будущего вице-адмирала и героя обороны Севастополя 1854–1855 годов Владимира Корнилова (1806–1854) времен командования им линейным кораблем «Двенадцать Апостолов» в чине капитана первого ранга. От нижних чинов требовали соблюдения «необходимой чистоты, которою должен отличаться образованный военный человек». Ответственность за исполнение приказа возлагалась на унтер-офицеров. Унтерам указывалось, что «они будут в прямой ответственности за всякого человека, замеченною мной (то есть Корниловым. — Н. М.) немытым, небритым и в разорванном платье».

Впрочем, уже со второй половины XIX века командиры и офицеры боевых кораблей Российского Императорского флота столкнулись с проблемой матросской гигиены после, возможно, тяжелейшей из корабельных работ — угольной погрузки. Слово старшему артиллерийскому офицеру броненосца береговой обороны «Адмирал Ушаков» лейтенанту Николаю Дмитриеву. Броненосцу остались считанные недели до Цусимского сражения 14–15 мая 1905 года;

«…Я хочу нарисовать картину той страшной, неимоверно тяжелой работы, которую приходилось выполнять в эти дни ^[128] нашей команде.