Капрал Бонапарта, или Неизвестный Фаддей - читать онлайн книгу. Автор: Константин Вронский cтр.№ 38

…Да только нет в Москве сейчас художников, от врагов куда подальше укрылись. Фаддей привязал лошадку, выйдя на берег, и, бросившись обратно в теплую воду, уверенно заскользил по ее поверхности, рассекая волны длинными, плавными гребками…

Получивший после Бородинского сражения чин фельдмаршала и как будто облаченный всей полнотой власти, Михаил Илларионович Кутузов продолжал постоянно чувствовать скрытое недоброжелательство к себе императора Александра, особенно усилившееся после оставления Москвы.

Он не искал ни чинов, ни почестей, ни царского благоволения. Ему надобно было лишь одно: с наименьшими потерями освободить от неприятеля Отечество, истребить чужеземцев. Кутузов был уверен, что в Москве Великая Армия Корсиканца начнет разлагаться заживо. И солдаты верили своему фельдмаршалу. Недаром в лагере уже распевали они новую, только что сочиненную песню:

Однако вместо благодарности из Петербурга сыпались строгие наставления и выговоры. Александр укорял Кутузова в бездействии, требовал немедленных наступательных действий, присылал различные планы, одни бессмысленнее другого.

Оставив на Рязанском большаке небольшой отряд легкой конницы, дабы обмануть французов, русская армия повернула к Подольску. Стояли осенние ненастные дни. Проселочные дороги, покрытые лужами, затрудняли движение. Направление марша никому, кроме квартирмейстеров, не было известно. Генералы и офицеры недоумевали, куда их ведут. Но более всех встревожился Наполеон:

– Где же русские, куда они исчезли?

Замысел Кутузова удался просто блестяще. Наполеон лишь спустя двенадцать дней узнал, что русские войска вышли на Калужскую дорогу и стоят на позициях близ села Тарутино.

Армия расположилась здесь в несколько линий на высотах позади села. Тарутинский лагерь походил на оживленный городок. Построены были хорошие шалаши, благоустроенные землянки, несколько просторных изб. На протекавшей здесь реке Наре завелись бани, на большой дороге собирались ежедневно базары, из Калуги приезжали торговцы пирогами и сбитенщики. По вечерам слышалась музыка, долго не умолкали песни. Ночью лагерь освещали множество бивачных огней. Кто-то из генералов заметил, что в лагере не по временам слишком весело.

Кутузов возразил:

– А лагерь и не должен походить на монастырь. Веселость солдат, батенька вы мой, первый признак их неустрашимости и готовности к бою.

Кажущееся многим бездействие Кутузова было мнимым. Предвидя, что Наполеон попытается прорваться в плодородные, не истощенные войной районы, Кутузов, совершив фланговый марш, преградил ему путь.

Из донесения наблюдателя Его Императорскому Величеству государю Александру Павловичу:

Он думал, что просто погибнет от жажды.

Язык раcпух и сделался шершавым. Фаддей хотел поднять голову и не смог. Словно кто-то незримый вдавливал его здоровенными ручищами в землю.

В воздухе хоть топор вешай. Все провоняло дымом пожарным, чадом, который всю ночь гнал в их сторону ветер.

Светло, но ведь до утра еще долго. Неужели ночь так быстро кончилась?

Фаддей застонал. Боль нестерпимая глаза режет. Да что же такое?

Сон, конечно, жуткий снился. Даву в том сне череп ему саблей надвое разнес и внутри копошился, искал что-то. Незадолго лишь до пробуждения Полина ему приснилась. В полынью провалилась. Как Мари когда-то погибла.

Сено. Так, значит, он на тюфяке, соломой набитом, спал. Господи, он ведь в Москве! Вместе с Дижу в домишке маленьком. Их батальон всю улицу занимает. Уже две недели, как они в Москве. Вот только ему радоваться нечему.

Головная боль и тело словно телегой переехали. Верно, в том вино, вчера в подвале найденное, виновато! Слишком много для него целой бутылки было на пустой-то желудок.

Господи, до чего же пить-то хочется. Но и вставать тяжко, эвон как каждая клеточка болит, тут и глаз-то открывать неохота, не то что за водой шагать. Фаддей заворочался в сене, собираясь соснуть дальше. Но что-то странным образом волновало, настораживало. Фаддей чуток приоткрыл глаза, на крышу глянул. А там… там посверкивало что-то. Как огонек пробегал. Фаддей переждал несколько секунд, пока с глаз пелена дремотная окончательно не пропала. А потом вновь зажмурился, боясь, что снится ему все это.

Крыша горела. Дым висел, как туча грозовая, из которой прямо сейчас молния ударит. Правда, вместо молнии огоньки желтые пробивались.

Фаддей подскочил.

– Дижу, просыпайся! Вот черт! Горим! Дом горит! – язык-то до чего тяжелый, аки бляшка свинцовая.

Господи, дом горит! Идиоты, они чуть сами себя не спалили!

Фаддей зашелся кашлем. Воздуху! Воздуху хоть глоток!

– Дижу! – прохрипел он, бросаясь к окну. – Ты жив, Дижу?

Нет ответа. Да где же он, чертеняка? Дыма все прибывало.

Он споткнулся о бутылку, в которой оставалось немного вина. Три глотка в счастье небывалое показались.

Но едва схватился за железную задвижку на окне, руку прочь отдернул. Волосы на голове от ужаса зашевелились, дыбом вставая.

Или он в аду после попойки вечерней проснулся, или Москва, город святорусский, вся разом полыхает. Там, где еще вчера дома росли, сейчас море огненное.

Фаддей распахнул окно, по пояс высунулся. Комната за спиной уж занялась. Где же этот чертов Дижу?

Булгарин метался по комнате, пока не рухнул на колени, споткнувшись о неподвижное тело Дижу. Господи, да что же это? Никак его балкой по башке разнепутевой приложило?! Без сознания бедолага, и рука вон в крови.

Фаддей хлопал Дижу по щекам, тряс изо всех сил, выкрикивал по имени сквозь вой всепожирающего огня. Но Дижу в себя не приходил.

Рядом обрушилась на пол горящая балка, в шаге от них буквально. Искры так и полетели.

Больше Фаддей уж не раздумывал, вцепился в ворот Дижу и поволок к дверям.

На улице, посредь пылающих домов рухнул на землю рядом с Дижу, судорожно хватая ртом воздух. Казалось, он и сам в огне полыхает. В висках кровь гулко билась, словно жилы прорвать хотела.

В доме что-то ухнуло, и крыша с шумом обвалилась.

Сердце у Дижу еще билось, но слабо, и сколько ни тряс его Фаддей, в себя камерад никак не приходил.

Фаддей озирался в отчаянии. Москва обратилась в бушующий океан, окрасившийся в алые, оранжевые и пронзительно-желтые тона. Белые, серые, коричневатые и черные клубы дыма, словно ведьмы, вздымались в ночное небо. Воздух над полыхавшими домами дрожал, аки в горячке. Пламя даже воздух пожирало.