― Я намерен пробыть здесь около месяца, а потом хочу забрать тебя с собой. Вернись домой и нагуляй немного прежних красок на щеки. Эта страна не по тебе, но мы живо поправим дело… Мы заставим тебя опять вспенивать пруды с форелями и бродить с ружьем среди вереска. Ты помнишь, как ― упррр! ― поднимались тетерева из-под самых ног? Их развелось очень много за последние два года. О, мы снова воскресим доброе старое время. Ты увидишь ― мы живо поправим тебя.
― Ты очень добр, Гарри, что так заботишься обо мне. Но я боюсь, боюсь, что не могу поехать именно теперь. У меня так много дел. На меня работают тридцать человек рабочих. Я должен остаться.
Он вздохнул.
― Что ж, если ты останешься, я останусь также. Мне не нравится твой вид. Ты слишком много работаешь. Может быть, я смогу помочь тебе.
― Прекрасно, хотя я боюсь, что это покажется тебе отвратительным. Никто не остается здесь на зиму, если имеет возможность избежать этого. Но первое время это заинтересует тебя.
― Да, я думаю. ― И снова глаза его устремились на кусок вышивки, натянутой на маленьких пяльцах.
― Как бы то ни было, я ужасно рад видеть тебя, Гарри. Не стоит говорить, слова не могут выразить таких вещей между нами. Ты знаешь, что я думаю. Я рад видеть тебя и постараюсь сделать твое пребывание как можно приятнее.
Между занавесями, закрывавшими дверь в спальню, я видел Берну, стоявшую без движения. Я старался угадать, видит ли он ее также. Его глаза последовали за моими. Они остановились на занавесях и строгое суровое выражение снова появилось на его лице. Но он опять прогнал его улыбкой.
Я встал. Я не мог больше откладывать.
― Извини меня минутку, ― сказал я, и, раздвинув занавески, вошел в спальню.
Она стояла там, белая до губ и дрожащая. Она жалобно посмотрела на меня.
― Мне страшно, ― пробормотала она.
― Будь мужественна, маленькая, ― сказал я, увлекая ее вперед. Затем я одернул занавеси.
― Гарри, ― сказал я, ― это ― это Берна.
Глава XIX
Гарри, Берна ― они стояли лицом к лицу, наконец. Я давно уже рисовал себе эту встречу и желал ее, хотя и страшился. Теперь она произошла совершенно внезапно.
Девушка овладела собой, и я должен сказать, что она держала себя хорошо. В обтянутом простом белом платье ее фигура была стройно-грациозна, как у лесной нимфы, а прелестная посадка головы напоминала лилию на стебле. Белокурые волосы были откинуты назад изящными волнами с красивого лба и, когда она смотрела на моего брата, в ее взоре были гордость и достоинство.
А Гарри ― его улыбка исчезла. Лицо было холодно и строго. В его обращении чувствовалась явная враждебность. Он, несомненно, видел в ней существо, губившее меня, вредно влиявшее, неоспоримый обвинительный акт греха и преступления против меня. Все это я прочел в его глазах; но Берна подошла к нему с протянутой рукой.
― Здравствуйте! Я так много слышала о вас, что мне кажется, будто я знаю вас давно.
Она была так привлекательна. Я заметил, что он застигнут врасплох.
Он взял маленькую белую руку и посмотрел с высоты своего великолепного роста в милые глаза, глядевшие на него. Он поклонился с ледяной холодностью.
― Я очень польщен, что мой брат говорил вам обо мне.
Он бросил на меня мрачный взгляд.
― Садись, Гарри, ― сказал я. ― Мы с Берной хотим побеседовать с тобой.
Он подчинился, но неохотно. Мы уселись втроем и тяжелая принужденность водворилась между нами. Берна нарушила молчание.
― Как вы проделали путешествие?
Он проницательно посмотрел на нее. Он увидел простую девушку, скромную и милую, смотревшую на него с лестным интересом.
― О, не плохо. Хотя проезжать по шестидесяти миль в день на трясущейся телеге ― несколько однообразно. Станционные дома, однако, в общем очень приличны, хотя в некоторых местах отвратительны. Тем не менее это было все ново и интересно для меня.
― Вы пробудете с нами некоторое время, не правда ли?
Он удостоил меня новым угрюмым взором.
― Это будет зависеть… я еще не решил окончательно. Я хочу увезти с собой домой Этоля.
― Домой? ― в ее голосе послышалась патетическая спазма. Глаза ее окинули маленькую комнату, которая была «домом» для нее.
― Да, это будет очень хорошо, ― пробормотала она. Затем мужественным усилием она начала оживленный разговор на тему о Севере. Он слушал ее напряженно, с очевидным любопытством. Его враждебность постепенно уступала место вниманию.
Но я мог заметить, что он не столько слушал, сколько изучал ее. Его внимательный взгляд не отрывался от ее лица.
Потом я вступил в разговор. Сумерки окутали нас, и лишь угли в открытом камине освещали комнату розовым пламенем. Я не видел его глаз, но чувствовал, что он все еще зорко наблюдает. Он отвечал «да» и «нет» на наши вопросы, и голос его звучал очень сдержанно. Через некоторое время он поднялся, чтобы уйти.
― Я провожу тебя до гостиницы, ― сказал я. Берна бросила на меня незаметно встревоженный, умоляющий взгляд. На щеках ее горели красные пятна, глаза блестели. Я видел, что ей хочется плакать.
― Я вернусь через полчаса, дорогая, ― сказал я, в то время как Гарри церемонно пожимал ей руку.
По дороге мы не разговаривали. Когда мы вошли в комнату, он зажег свет и обернулся ко мне.
― Брат, кто это девушка.
― Она ― она моя хозяйка, вот все, что я могу сейчас сказать, Гарри.
― Повенчаны?
― Нет.
Он взволнованно зашагал по комнате, в то время как я очень спокойно следил за ним. Наконец он заговорил.
― Расскажи мне о ней.
― Сядь, Гарри, зажги сигару. Нам лучше потолковать об этом спокойно.
― Прекрасно. Кто она?
― Берна, ― сказал я, закуривая свою сигару, ― еврейка; она родилась от невенчанной матери и выросла в нищете и разврате.
Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Его рот ожесточился, брови нахмурились.
― Но, ― продолжал я, ― я хочу сказать следующее. Помнишь, Гарри, мама любила рассказывать нам о нашей сестренке, которая умерла малюткой. Я часто представлял себе мою умершую сестру, и в прежние мечтательные дни любил воображать, что она не умерла, а выросла и была с нами. Как бы мы любили ее, не так ли, Гарри? Так вот говорю тебе, что, если бы наша сестра выросла большой, она не могла бы быть прелестнее, чище, ласковей этой девушки, этой Берны.