Алмаз, погубивший Наполеона - читать онлайн книгу. Автор: Джулия Баумголд cтр.№ 33

Ля Филлон, которая лучилась необыкновенной юной чистотой, была надежным шпионом регента и имела ключ от его апартаментов в Пале-Рояле. Она могла войти и нашептать ему свои сведения, когда ей вздумается. Теми же сведениями она делилась с аббатом Дюбуа и полицейским Д’Аржансоном.

Регент, который коллекционировал живопись и сам был весьма талантливым художником, оставил в доме Ля Филлон одну из комнат за собой, превратив ее в грот. Грот освещался немногими солнечными лучами, падавшими на ложе из тростниковых циновок. Ля Филлон ложилась на эти тростниковые матрасы и лежала, вытянувшись, укрытая одними лишь своими великолепными волосами, а регент мог часами созерцать ее. Иногда, как было известно, волосы соскальзывали, приоткрывая тело. Ночью работу солнца выполняли канделябры. Теперь регент, лицо которого еще больше помрачнело, уговорил Ля Филлон отправиться с ним в эту потайную комнату. Царь запротестовал, но регент убедил его потерпеть. Русский царь Петр остался ждать у дверей. Регент сам зажег все свечи, а Ля Филлон разделась догола. Регент усадил ее в классической позе и поднял две волны ее волос, обнажив груди. Сердце у него мучительно билось, и он слегка задыхался.

— Еще одно, мадемуазель, — сказал регент, придвигаясь еще ближе.

В светлых завитках маленького розового сокровенного места Ля Филлон он поместил бриллиант «Регент», и там он покоился, в этой пышной теплой постели. Регент едва дышал. Ля Филлон, глянув вниз, удивилась и легко рассмеялась.

— Не шевелитесь, — сказал регент.

Он пошел за «бомбардиром», ожидавшим в коридоре в высшей степени нетерпеливо. Не известно наверняка, но можно себе представить, какова была реакция, когда царь всея Руси впервые увидел сей камень во влажной меховой постели.

Известно, что русский царь Петр Великий купил за десять тысяч фунтов стерлингов второстепенные камни, которые были отпилены от «Регента». Некоторые говорили, что бриллианты звездчатой огранки из обрезков продал ему еврей Абрам Натан. Устроить эту продажу не представляло особых трудностей.

* * *

У регента была привычка смеяться, когда случался скандал. В его время стали важны пустяки, а важные вещи, такие как война, или голод, или супружеская верность, стали пустяками. Поскольку сам он был нечестивцем и приурочивал свои оргии к самым священным дням года, он уважал нечестивость в других. Это не помешало ему посадить Вольтера в Бастилию за какие-то нечестивые стишки. Вольтер заявил, что не писал их; другие говорили, что, конечно же, это он автор.

Когда Вольтер вышел на свободу, его пьеса «Эдип», написанная им в девятнадцать лет, была поставлена с участием самого Вольтера в качестве одного из актеров. Чтобы показать, что он выше всего этого, регент, которого памфлеты того времени обвиняли в кровосмешении, побывал на представлении.

— Твоя душа познает ужас твоих грехов, — произнося эти слова, Вольтер, игравший корифея, глядел прямо на регента и сидевшую рядом с ним дочь.

Герцогиня де Берри была любимым ребенком регента с той поры, когда в семилетнем возрасте она заболела оспой, и он спас ее. Унаследовав от Мадам недоверие к врачам, он отослал их всех прочь и сам ухаживал за дочерью. Когда же она выздоровела, ему стало казаться, что это он создал ее. Он разрешал ей все, она могла явиться в театр и принять венецианского посланника, сидя на сцене, и постоянно бывала везде, где ей заблагорассудится. Как писал Дюкло, регентство было временем, когда можно было применить свои права к своим прихотям.

Людовик Четырнадцатый заставил молодую герцогиню, когда она была в положении, пуститься в путешествие. Она отправилась в лодке, чтобы избежать плохих дорог, но лодка перевернулась, и она потеряла ребенка через несколько дней после его рождения. Потом она потеряла еще одного, после чего, подобно регенту, стала жить, стараясь восполнить потери.

Шесть ночей в неделю герцогиня ела с восьми вечера до трех утра, играла в карты и кутила на маленьких ужинах. Она была его Венерой в ту ночь, когда они представляли «Суд Париса», Юноной была одна его любовница, а Минервой — другая, и все были раздеты, и герцогиня украсила «Регентом» свои волосы. У нее было восемьсот человек прислуги, и, как известно, именно она задала такой обед — тридцать одно первое блюдо, сто тридцать десертных, двести лакеев, подававших еду, и сто тридцать два, наливавших вина. Регент видел ее почти каждый день и никогда не порицал, ибо она была частью безудержной роскоши, культивируемой в то время.

Когда представление «Эдипа» завершилось, регент велел позвать Вольтера в свою ложу. Регент поздравил драматурга и, будучи, как всегда, либерален с писателями и художниками, назначил ему пенсион. Ему нравилось, как выглядит молодой человек. У того был один из мощных, специфически французских носов, украшенных не одной горбинкой, и большой, выдающийся вперед лоб гения (я знаю — такой же у императора), благородный и обширный, словно мозг всей своей мощью пытался пробить лобную кость. Все это завершалось долиной подбородка с глубокой расщелиной.

Граф де Носе, главарь распутников, сначала привез Вольтера, только что выпущенного из Бастилии, в Пале-Рояль, чтобы представить его регенту. Пока гость ожидал в прихожей, разразилась сильнейшая гроза.

— Вряд ли там, наверху, дела шли бы хуже, будь у них правящий регент, — сказал Вольтер.

Носе передал эти слова регенту, который за остроумие готов был простить все и, вероятно, поступал бы так же, живи он и не в век остроумия. Регент хорошо посмеялся и выплатил Вольтеру некую сумму.

— Я приношу вашему королевскому величеству теплую благодарность за ваш стол, — сказал Вольтер, — но позвольте мне больше не быть благодарным за вашу квартиру!

Регент видел «Генриаду» Вольтера, в которой говорилось о влюбленностях и победах протестанта Генриха Четвертого, единственного героя регента, сказавшего «Париж стоит обедни», издавшего Нантский эдикт и любившего многих женщин. Регента восхитила дерзость и этой пьесы тоже.

* * *

Маленький король упал с кровати в августе 1717 года. Камердинер увидел, как он падает, и бросился на пол, чтобы король упал на него. Но семилетний Людовик вместо этого залез под кровать и отказался разговаривать. Он проделал это, чтобы напугать своих слуг. Он чувствовал, что за ним слишком внимательно надзирают, его гувернер, герцог де Виллеруа, всегда запирал его еду и одежду и никогда не позволял быть одному, даже с регентом, приходившимся ему двоюродным дядей.

Вскоре после этого случая регент решил показать бриллиант мальчику-королю. Регент шел через длинный зал, который слуги прибирали после кровавой бойни. Прославленные зеркала, в которых некогда любовался на себя двор, были замараны кровью и перьями с прилипшими к ним в виде отвратительной кашицы разбитыми клювами и коготками. Маленькие птички, мертвые или смертельно раненные, валялись под ногами, так что регенту приходилось ступать осторожно, чтобы не раздавить тельца на коврах, изготовленных на мануфактуре Савонри. Соколов и ястребов, снова надев на них колпачки, уже унесли. Пажи выносили подносы и мешки с воробьями, сломанные шейки свисали с подносов, разорванные тельца застыли, коготки замерли в смертельном приветствии. Некоторые птахи еще едва заметно дышали.