Наставник увидел мое побелевшее от ужаса лицо и успокоил:
— Хранители важнее, чем одна книга.
Сухая бумага тут же вспыхнула, а кожа вздулась и чернела. На неровных стенах плясали оранжевые отсветы, словно весь подвал ожил и наполнился корчащимися тенями демонов. «Ад, — подумал я. — Мы попали в ад».
— Пожар! — крикнули наверху.
— Достаньте их! — приказал командир. — Ландуччи хочет, чтобы мы привели их живыми.
Старший повар сунул мне в карман пухлый кошелек и подтолкнул к лестнице под окном. Марко уже поставил ногу на первую ступеньку, но синьор Ферреро схватил его за волосы и, швырнув на землю, горячо прошептал:
— Продолжай наше дело. — Толчком подсадил вверх и шлепнул по спине, словно мула. — Вперед!
Пока «черные плащи» ругали хозяина бара, поторапливая с лестницей, я выполз из окна под потолком и, встав на четвереньки, стал всматриваться в преисподнюю внизу. Подвал наполнил дым, и я едва различил, как из люка опустили другую лестницу.
Марко уже поднялся до половины и тянул ко мне руку, но в этот момент его лицо болезненно исказилось и он соскользнул в клубящийся дым. В тот момент я решил, что у него сорвалась нога, но потом мне пришло в голову, что старший повар мог иметь на него определенные виды. Испуганное лицо моего товарища провалилось вниз и исчезло в дыму.
Я прижался к боковой стене и не отрывался от нее. После первой вспышки в подвале стало сумрачно и поднялись испарения. Взорвавшиеся винные бутылки напитали солому влагой, и теперь там было больше дыма, чем огня. Черные клубы не так интенсивно вырывались из окна.
— Гаси ее! — послышался крик внизу.
— Парень на лестнице! — последовал то ли удар кулаком, то ли упало тело. Все закашлялись.
— Черт! — завопил кто-то. — Зря только пальцы обжег! Ничего не осталось, кроме обложки.
— Нечем дышать.
— Надо отсюда выбираться.
Мне хотелось бежать, но я подумал: «Может быть, старший повар и Марко еще спасутся и я сумею им помочь». Я поискал глазами, где бы спрятаться, и увидел перевернутую гребную шлюпку, ждущую, чтобы ее проконопатили и покрасили, — ветхое суденышко со щелями между досками. Подойдет. Я прокрался на пристань, но когда начал поднимать лодку, меня заметили два рыбака, бросивших чинить сети, чтобы узнать, что происходит в баре. Оба кивнули — мол, ничего не видели. Венеция есть Венеция. Я приподнял шлюпку и забрался под нее.
Сквозь щели между досками я видел, как солдаты, пошатываясь, выходят из бара. Они держались за горло, кашляли и задыхались. Кто сел, а кто согнулся в три погибели, жадно вбирая в себя свежий воздух. Несколько матросов и рыбаков лили в подвал ведрами морскую воду, и дым почти прекратился. Грязное сырое помещение не позволило пожару распространиться. Один из «черных плащей» крепко держал за руку старшего повара, другой намотал на пальцы волосы на затылке Марко. Хозяин бара стоял на коленях и прижимал к себе обернутую окровавленным полотенцем кисть.
Чистая рубашка старшего повара была в саже и пятнах вина. Руки почернели от грязи и ожогов, но голову он держал высоко. Марко оглушенно пошатывался и вытирал сочащуюся из носа кровь. «Черные плащи» увели их с заломленными за спину руками.
Прошло много лет, прежде чем я узнал, как сложилась их судьба.
Глава XXXIII
Книга откровений
Разыскивали старшего повара и юношу и поймали старшего повара и юношу. Судьба в тот день не скупилась на капризы. Идти мне было некуда, и я остался лежать под лодкой. Я не сомневался, что синьора Ферреро и Марко повели прямо в подземелье, и, сколько ни ломал голову, не мог придумать, как им помочь. Если бы у меня была книга, я бы попытался обменять ее на их жизни. Это было бы глупо и бесполезно, и я даже радовался, что у меня не осталось выбора. Я свернулся под шлюпкой и спрашивал себя, только ли «черные плащи» задают вопросы арестованным или в допросе принимает участие сам Ландуччи. Не знаю, какой сценарий пугал меня больше.
Я представлял, как старший повар мужественно молчит, а Марко раболепствует, ноет и клянется, что он не тот парень, который им нужен. К тому времени я уже догадался, что синьор Ферреро задержал Марко в подвале, чтобы его приняли за меня. В застенке мой наставник не скажет ни слова, а над Марко солдаты посмеются и назовут трусом. Бедняга Марко! Пытка и смерть — непомерное наказание за обычную человеческую слабость. Старший повар знал, за что умирает, и сознательно шел на это. Но Марко, мой бедный голодающий брат, так никогда и не поймет, какой цели послужила его гибель. Осветит ли эта цель его смерть смыслом, если он напрасно поднимется на эшафот? Я хотел надеяться, что не напрасно. Но послужит ли это утешением Марко? О, Марко, зачем ты погнался за мной? Его судьба казалась вопиющей несправедливостью. Разыскивали меня, и мысль сдаться и спасти товарища казалась правильной. Однако я понимал: и меня оставят, и его не отпустят. Вспомнил, как его лицо исчезло в дыму, и заплакал.
Я думал, что потерять Франческу — самое страшное из всего возможного. Но под лодкой боль от ее потери притупилась по сравнению с утратой всего, что у меня было: старшего повара, друга, книги, нашей мечты и надежд. И меня охватило отчаяние. В этот страшный момент я вспомнил, как мы с Марко однажды обнаружили висящий под мостом труп. Мужчина привязал один конец веревки к каменным перилам, из другого сделал петлю и надел себе на шею, а потом прыгнул. Все выглядело так, будто у него сломана шея, хотя не исключено, что бедняга погиб от удушья. Язык вывалился изо рта, лицо в багровых и синих пятнах, тело окутаю облако гнилостной вони.
Мы с Марко отпрянули, а потом много говорили и размышляли над тем, что увидели. Захваченные планами на будущее и мечтами о Новом Свете, мы не могли понять, как этот человек решился одним прыжком порвать со всем, чем жил, почему совершенно перестал надеяться.
В тот день под лодкой я это понял. Можно испытать отчаяние и жаждать забвения хотя бы потому, что человека гложет всесокрушающая вина. Почему мне выпало жить, а синьору Ферреро и Марко нет? Не я ли побудил Марко на его поступок своими разговорами об алхимии? Не я ли ввел его в жизнь синьора Ферреро? Я подумал, не набить ли мне карманы камнями и не прыгнуть ли в лагуну, но понимал, что не хватит духа, и еще больше презирал себя за трусость.
Или пойти к «черным плащам» — пусть они помогут мне расстаться с жизнью? Вспомнив «иудин стул», я испугался, что не выдержу пытки и предам хранителей. И вновь услышал слова наставника: «Продолжай наше дело!»
Может, это и станет моим искуплением? Я сберегу секрет хранителей и найду собственные скромные способы продолжить его дело. Конечно, я не сумею узнать обо всем великом, о чем он собирался мне рассказать, но не дам обескровить то, чем занимался мой наставник. Хотя на роль хранителя я, разумеется, не гожусь. В тот трагический миг я укорял себя за самонадеянность, что вообразил, будто достоин приобщиться к чему-то великому.
А затем я вспомнил другие слова наставника: «Ты лучше, чем думаешь о себе».