Жизнь на грани - читать онлайн книгу. Автор: Антон Задорожный cтр.№ 40

Думая о Веронике и о дядьке из сегодняшнего автобуса, вспоминая, каким Павел был раньше, она приободрилась и понадеялась, что у него хватит сил остановиться и быть таким, каким был прежде.

По крайней мере, она поняла, что быть стервой – это не для нее. Она попробовала, и ей это не подошло.

Немного погодя и отдышавшись, девушка вернулась в комнату.

– То, что ты хочешь сделать, жестоко и не сделает тебя героем. Но, может быть, такова твоя природа. Может быть, моя доброта сыграет со мной злую шутку, но все-таки я тебя люблю. И знаю, что другого тебя у меня не будет.

– Но за что же тогда тебе меня любить? – развел руками Павел. Поднятые вверх брови выражали недоумение, глаза – радость, что все не так уж и плохо, а печальная ухмылка на губах – грусть от того, что вдруг стал противен сам себе.

– Потому что тебе было на меня не все равно с самого начала. Это только потом до меня дошло, когда ты начал рассказывать, что на работе приходилось проводить опросы инвалидов города…

– …и слушать, как безрукие мужики злятся, что годами приходится проходить освидетельствование – вдруг рука отрастет, а бабушки плачут о том, что за справку об инвалидности просят взятку. Я понял, не напоминай больше… – Павел говорил, не собираясь лукавить. Все эти телефонные разговорчики пулей пронеслись в его памяти.

Внезапно, вспомнив множество диалогов с инвалидами Петербурга, он почувствовал, будто его шарахнуло током – с такой силой, с какой бьет электричество неосторожного мальчишку, потянувшегося в трансформаторную будку за попавшим туда футбольным мячиком.

Тем временем Кристина продолжала:

– За твою непринужденность в общении, за то, что ты учил меня уважению к себе, и все такое прочее. Просто люблю и все. Сложно мне говорить на эти темы.

– Да, и мне обычно тоже.

– Кстати, вот еще, я заметила, что мы все-таки очень похожи. Тебе было больно, когда ты расстался, и мне тоже, когда меня бросили. И оба мы примерно в одинаковом положении, на периферии…

– Если не сказать, на дне общества.

– Пусть так, но я и сейчас стремлюсь к свету. Во многом благодаря тебе.

– Но когда все закончится… Я боюсь, ты поймешь, что всего, что ты перечислила, – этого мало, чтобы быть со мной, и скажешь «гудбай». Я слишком плохой для тебя. Кто еще пустится во все тяжкие во имя любви?

– Знаю. Но и в этом мы похожи.

– Да?! – Брови Павла в очередной раз устремились вверх.

– Я сегодня бросила работу и поняла, что, возможно, ничем не лучше тебя. Или даже не так. Мне казалось, мое смирение – это мое все, а в итоге, когда я постояла за себя, мне это… понимаешь…

– Даже понравилось, так?

– Ага.

– Здорово.

– Но осадок-то остался… Понимаешь, мне не подходит быть такой, как ты. Вот и получается, что тебя бесит, что я хорошая, а меня – что ты плохой. Представь, каково может быть тебе?

– Не парься. От меня не убудет.

– Как так? – удивлялась девушка. – Мы говорим об убийстве, а ты так спокоен и не видишь в нем ничего плохого. Неужели ты настолько черств?

– Малыш, я не говорю, что поступлю хорошо, если проверну задуманное, но я знаю, что поступлю правильно. Представь, что это как на войне.

– Ой, хватит! Тоже мне, герой-партизан.

– Сказала мать Тереза. Давай прекратим спорить… Пойми, ты способна прощать всех и вся, а я не могу даже и подумать о том, чтобы такие, как она, были безнаказанными. Если так подумать, то после того, что я перетаскивал Вику с толчка в ванну, я уже – одной ногой в тюрьме, а другой в сумасшедшем доме. Если так, то я попробую напоследок заявить о себе.

– Ты уже всем все доказал. Зачем тебе быть жестоким? Неужели я не делаю тебя добрее?

– Делаешь. Но… я не знаю, что тебе еще сказать.

Павел и правда не знал. Но она почувствовала, что он засомневался – а стоит ли игра свеч, – стоит ли их счастье убийства какой-то современной процентщицы?

– Побудь со мной, – попросила Кристина.

– Ты же знаешь, мне пора, – вновь заколебался Павел.

– Я тебе неприятна?

– Что ты, напротив. Просто мне тоже нужно проветриться. Слетаю за сигаретами и обратно.

– Только будь осторожен. И еще, Паш, мы же съедем отсюда?

– Конечно, съедем. Я скоро буду, не грусти. – Он поцеловал девушку и вышел вон.

Корочка льда, которой покрылись их сердца, казалось, треснула. Кристина чувствовала прежнюю теплоту от молодого человека.

3

Выходя из дома, Павел думал о том, что заставляет человека причинять боль другому. Он знал, что существуют люди, находящие в боли удовольствие, – от мазохистов, которые растворяются в наказаниях того, кто ими владеет, до истязающих себя сектантов. От хамства друг другу в вагонах метро и на улицах города до голодовок и войны – что сближает человека с животным? Что радовалось в Павле тогда, когда он мучил Кристину своими насмешками? И куда это неведомое делось, стоило им только подружиться друг с другом?

Другими словами, если и есть баланс между эгоизмом и альтруизмом, злостью и добротой, то что его нарушает, что заставляет накрениться чашу незримых, но порой ощутимых внутренних весов в пользу желания причинить другому боль? Вместо того, чтобы способствовать заживлению очередной раны…

Ответ Павел находил в том, что, придя в этот дом, он не чувствовал ничего, кроме злости, обиды, одиночества и боли. Да, ему было больно. Настолько, что горечь, оставшаяся после отношений, закончившихся между ним и его бывшей девушкой, не позволила ему в те дни почувствовать сладость новой жизни. О, ему было так больно, грустно и плохо, что казалось, будто бы Павел страдал как Иисус. Где же этой безногой соседке понять его чувства? Ему больно, что ж, пускай и ей будет так же.

Вот почему молодой человек обижал Кристину – девушку, которую потом так сильно, хрупко и неожиданно полюбил. Глупец. Он считал, что циничная злоба страдальца, которую он надел на себя, словно подходящий костюм, дает ему право быть выше остальных. В особенности таких, как Кристина. В своих муках он сам не заметил, как переборщил и, заигравшись, извратил свое «Я». Как он мог! И вообще, любит ли он ее на самом деле? Или обманывает ее, а заодно и себя?

Но в чем же смысл боли? Павел вспомнил, как ребенком, бегая по улице, он грохался, запнувшись обо что-то ногами, плакал, поднимался и шел дальше; вспоминались ему и те дни, когда он дрался во дворе и, даже если проигрывал бой, чувствовал, что стал сильнее; его память восстанавливала несколько расплывчатые картины его первой школьной любви…

Позже, когда ему отказала возлюбленная, он искал оправдания вроде: «Я же еще маленький» или даже: «Она мне и не нравилась», но в ту минуту, когда она бросила ему в лицо рисунок, который сама же и попросила нарисовать – сердце, пронзенное стрелой какого-то там Амура, – ему было очень больно. Разорванное на части художество, которое он принялся рисовать с готовностью наивного четвероклассника, превратилось стараниями этой мелкой пафосной твари в комок. Комок, стукнувший мальчика легонько по лбу и отскочивший на пол.