1612 год - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Евдокимов cтр.№ 90

Cтраница 90

Ополченские отряды появились в виду Москвы лишь на следующий день, в понедельник Святой недели, когда уже весь город был в руинах — оставались лишь обгорелые остовы каменных церквей да черные трубы печей.

Только в ночь на 6 апреля ополченцы заняли стены и башни Белого города. В руках поляков осталась лишь небольшая часть от Москвы-реки до Никитских ворот и Пятиглавая башня у моста.

Рязанские и северские полки Ляпунова выдвинулись от Симонова монастыря к Яузским воротам. Рядом с ними, до Покровских ворот, заняло место воинство Дмитрия Трубецкого. Покровские ворота занял Иван Заруцкий. У Сретенских ворот стал Артемий Измайлов с владимирцами, рядом — Андрей Просовецкий с казаками, далее, на Трубе, Борис Репнин с нижегородцами, у Петровских ворот — Иван Волынский с ярославцами и Федор Волконский с костромичами, у Тверских — Василий Литвин-Масальский с муромцами и стрельцами Троице-Сергиева монастыря. Подошли ополченцы из Галицкой земли во главе с Петром Мансуровым, из Вологодской земли и поморских городов — с воеводой Петром Нащокиным, князьями Иваном Козловским и Василием Пронским.

В Замоскворечье по приказу Ляпунова были построены два острожка, соединенных глубоким рвом. Отсюда из привезенных орудий постоянно обстреливался Кремль.

Обилие воевод и атаманов не способствовало объединению усилий ополченцев во взятии Москвы. Каждый действовал на свой страх и риск, ограничиваясь вылазками в сожженный город, чтобы пошарить по погребам в поисках съестного. Нередко при этом русские ополченцы сталкивались нос к носу с польскими искателями легкой наживы. К Ляпунову пришло известие, что у Можайска появились воины Сапеги, и неизвестно было, к какой стороне он в конце концов примкнет. Ляпунов, державшийся до того крайне надменно по отношению не только к казацким головам, но и земским воеводам, решился поступиться гордостью и собрать военный совет. На совете избрали трех главных воевод: двух думных бояр самозванца — Трубецкого и Заруцкого и думного дворянина при Шуйском — Ляпунова. Отныне все грамоты ополчения должны были подписывать все трое, без этого ни одна грамота не считалась действительной.

Хотя подпись Ляпунова формально по старшинству должна была ставиться в грамотах третьей, он твердо занял на совете главенствующее положение, к неудовольствию Трубецкого и Заруцкого. Но рязанца поддерживали единодушно все воеводы городов и даже казацкие атаманы Просовецкий, Беззубов, искренне желавшие скорейшего освобождения Москвы.

Сначала была кромешная мгла, сквозь которую Пожарский лишь порой чувствовал осторожные прикосновения чьих-то рук. Потом он надолго вновь впадал в небытие, ощущая, что отрывается от своего неподвижного бренного тела и улетает в бесконечную высь, навстречу ослепительному свету, играющему всеми цветами радуги. Жгучая тоска охватывала его душу, ибо он понимал, что улетает навсегда. Однако через какое-то время возвращался и слышал бормотание инока:

— Благословен будь раб Божий Дмитрий!

Наконец однажды, напрягши всю свою волю, он сумел разлепить сомкнутые веки. Сквозь розовую пелену сначала смутно, а затем все явственнее ему удалось разглядеть милое, родное лицо жены.

— Прасковьюшка! — одними губами произнес Дмитрий.

— Князюшка! Очнулся! Наконец-таки! Слава тебе, Господи! — расцвела радостной улыбкой Прасковья Варфоломеевна.

Она нежно отерла влажным полотенцем осунувшееся лицо супруга. Дмитрий попытался повернуться и охнул от нестерпимой боли в голове, снова погружаясь во тьму.

Но сознание с той поры стало возвращаться к нему все чаще и чаще. Он уже знал о том, что находится в обители Троице-Сергиева монастыря, и уже не удивлялся постоянному бормотанию из угла кельи: монахи, сменяя друг друга, денно и нощно молились о его выздоровлении. Каждый день к нему приходил посланец архимандрита, старец Дорофей, он делал перевязки, поил раненого отварами из целебных трав.

Навестил его, когда князь пошел на поправку, и сам архимандрит Дионисий, настоятель монастыря. Был владыка высок ростом, статен, с благородным челом, украшенным роскошною русой бородой до пояса. Голос его был мягок и благозвучен. Большие голубые глаза излучали доброту. Он благословил раненого, коснувшись крестом его лба, вознес благодарность Господу, спасшему воеводу.

— Слава о тебе, Дмитрий Михайлович, идет по всей земле Русской. О твоем подвиге по защите Москвы молвят все, кто приходит оттуда!

Дмитрий, услышав добрые слова, прикрыл глаза. Скупая слеза прокатилась по его впалой щеке. Он прерывисто вздохнул, чтоб удержать всхлипы.

— Не смог я от ворога Москву-матушку охранить. Видать, слаб для такого дела оказался. Не ждал, что немцы с литвой дома жечь начнут. Теперь вся надежда только на Прокопия Ляпунова. Он — опора всему ополчению.

Дионисий перекрестился:

— Вечная ему память! Нет более воина великого, столпа веры — Прокопия.

Пожарский, будто не ощущая боли, приподнялся на подушках:

— Что ты говоришь, владыка? Как же так? В бою против Прокопия никакой польский гусар не устоит!

— Не поляки, а свои, казаки Заруцкого, обманом воеводу зарубили, по вражескому навету.

Пожарский, упав на подушки, заплакал, уж не скрывая слез:

— Неужто пришла погибель для всей Руси?

— Не надо отчаиваться, князь, — утешил его Дионисий. — Не даст Бог православным от литвы проклятой сгинуть. Хоть и светоч наш и учитель Гермоген в заточении томится, голос Церкви не утишится! Писцы нашего монастыря пишут денно и нощно грамоты для всех городов, чтоб вновь объединялись именем пастыря нашего преподобного Сергия!

Пожарский благодарственно поцеловал легкую сухую руку архимандрита, вновь возложенную на его чело.

Богатырский организм князя брал свое. Настал день, когда он, поддерживаемый своими новыми стремянными, казаками Семеном и Романом, которые пристали к его отряду еще в Москве, смог первый раз выйти на прогулку. Его сопровождал Дорофей.

Пожарский был потрясен, увидев, сколько раненых и больных находилось в монастыре и его окрестностях.

— Когда тебя привезли сюда без памяти, — поведал ему Дорофей, — то за тобой потянулись тысячи людей, бежавших от зверств литвы. Многие ползли из последних сил, чтоб в монастыре исповедаться и умереть. Как увидел этих страдальцев наш преподобный настоятель, заплакал от боли душевной горючими слезами, созвал всю братию и сказал, что надобно изо всех сил помогать людям, что ищут приюта у святого Сергия. Но келарь Авраамий Палицын, а с ним некоторые из иноков воспротивились сему, убоясь за монастырскую казну. Ответил им на их сомнения Дионисий: «Дом Святой Троицы не запустеет, если станем молиться Богу, чтоб дал нам разум, только положим на том, что всякий был промышлен чем может!» Тогда пришли к архимандриту и братии монастырские крестьяне и сказали: «Если вы, государи, будете давать из монастырской казны бедным на корм, одежду, лечение и работникам, кто возьмется стряпать, служить, лечить, собирать и погребать, то мы за головы свои и за животы не стоим». Так все и устроилось Божьим промыслом.