1612 год - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Евдокимов cтр.№ 77

«Неужели прав дьяк и Россию снова ждут грозные испытания? — размышлял Пожарский. — Коли так, то слава Богу, что представитель рода Рюриковичей, не раз спасавшего Россию, снова на троне. Пусть Шуйский слаб, но он — Рюрикович. И Пожарский — тоже Рюрикович. Значит, он должен, если нужно, жизнь отдать за государя Шуйского!»

Укрепившись духом от принятого решения, князь пришпорил коня.

…Венчание Шуйского никак не напоминало тот пышный праздник, который устроил год назад по случаю своей коронации Димитрий. Скупой Василий пожадничал даже в день своего долгожданного торжества. Не было ни ковровых дорожек, ни пышных нарядов челяди. Не было в этот день и полагающегося, по обычаю, народного гуляния с дармовой выпивкой и закуской. «Пожалел „шубник“ четыреста рублев, — недовольно гундосили мужики у кабаков, — а ведь обещал нам, когда поляков резали. Ну, да мы ему еще припомним!» Не было и пышного царского пира, лишь обычная трапеза с ближними боярами.

Митрополит Новгородский Исидор и митрополит Крутицкий Пафнутий, венчавшие Шуйского на царство, после свершения обряда подводили знатных людей к крестному целованию в знак верности государю и заставляли расписываться в записи, сделанной от его имени. Князь Никита Хованский попросил свояка расписаться за него, поскольку за прошедшие пять лет знаний в грамоте не прибавил.

— Что в записи сказано? Прочти, — попросил он Дмитрия.

Тот скороговоркой прочитал:

Хованский даже не возмутился, а скорее восхитился:

— Что за умелец, помилуй Бог! Прямо-таки апостол Петр. Тот трижды отрекался от Учителя, еще не запел петух, а этот уже трижды соврал, еще не сев на царство.

— Почему трижды?

— Священный собор еще не собирался, патриарха не выбрали, а уже «моление» было. Это раз. «Прошение всего христианства» тоже придумал. Кроме Москвы, еще ни один город его царем не называл. Это два. И зачем врать, будто его прародитель — Александр Невский, когда всем известно, что род князей суздальских — от его младшего брата Андрея?

— Рюрик создал Российское царство, — негромко, но внушительно произнес Пожарский, — значит, Рюриковичам его и укреплять. Шуйский — самый знатный из нас, значит, мы — его опора.

— Э, ты, святая душа! — ухмыльнулся Хованский. — Ин ладно, ставь свою подпись, а я крестик начертаю. Как тут сказано?

— «Целую сей святый и животворящий крест Господень на то, что мне, государю своему, царю и великому князю Василью Ивановичу всеа Русии, служити и прямости и добра хотети во всем вправду безо всякие хитрости, потому как в сей записи писано и до своего живота по сему крестному целованию».

— Безо всякие хитрости, — повторил Хованский и с сомнением оглядел окружающих его бояр и дворян. — Ну и рожи. Помяни мое слово, князь, и петух не прокукарекает, как многие из них трижды изменят государю. Нельзя на вранье и хитрости Русью долго управлять!

Через день Москва встречала у Сретенских ворот гроб с мощами Димитрия Угличского. Еще накануне на площадях зачитывали грамоту Филарета о том, что, когда гроб извлекался из склепа и открыли, «неизреченное благоухание» наполнило церковь. Мощи были целы, на голове остались нетронутыми рыжеватые волосы, на шее — ожерелье, низанное жемчугом. Тело было покрыто саваном, поверх которого лежал кафтан камчатный на беличьих хребтах с нашивкою из серебра пополам с золотом. В руке младенца нашли горсть орехов, также не тронутых временем. Говорили, что в момент убийства дитя играло с орешками, и орешки эти были облиты кровью, поэтому их и положили с ним в гроб. Филарет сообщал также, у что у гроба, выставленного в соборе, произошли чудесные исцеления.

Однако благая весть была воспринята москвичами по-разному. Кое-кто свято поверил, однако большая часть, продолжавшая верить в чудесное спасение царевича, встретила процессию враждебно. Когда Шуйский, сопровождаемый инокиней Марфой, выбрался из колымаги, чтобы собственноручно нести гроб к Архангельскому собору, в толпе раздалось улюлюканье и в царя полетели камни. Стольники, в том числе и Пожарский, бросились навстречу толпе и начали своими конями теснить напиравших на процессию людей. Увидев остро отточенные сабли, сверкавшие над их головами, простолюдины попятились, а затем стали разбегаться. После того как подоспели гвардейцы Маржере и стрельцы, порядок был восстановлен, но благолепие нарушено.

Гроб внесли в Архангельский собор, где после молебна его поместили в склеп рядом с могилой Ивана Грозного. Толпа не расходилась, ожидая чуда. Двое монахов, выйдя из храма, цепко оглядели собравшихся на паперти калек и слепых, взяли одного под руки и ввели в храм. Через несколько секунд слепой выскочил оттуда, размахивая руками и вопя:

— Вижу, воистину все-все вижу. Прозрел, слава тебе, Господи. Слава святому царевичу Димитрию.

В толпе истово закрестились, ударил большой колокол Кремля. И тут же по всей Москве весело затрезвонили тысячи колоколов. А монахи уже бережно вносили не могущего ходить человека. И чудо повторилось вновь. Маржере и Конрад Буссов, который непременно хотел о чем-то срочно переговорить с полковником, стояли чуть поодаль и считали вместе с толпой:

— Седьмой… девятый… двенадцатый.

На тринадцатом, вот и не верь приметам, произошла досадная заминка. Проходила минута, вторая. Наконец монахи вытащили калеку, но не исцелившегося, а умершего. В народе началось шевеление, поползли голоса:

— Люди добрые, обманывают нас, никакой Димитрий не святой.

— Да и не Димитрий это вовсе! Говорят, Филарет купил за большие деньги у одного стрельца сына. Вот его и зарезали, а потом показали, якобы нетленного.

— А звали мальчика Романом, — сказал кто-то авторитетно.

— Поглядите, монахи ведь не всякого берут, а только тех, с кем сговорились.

Движимые любопытством, Маржере и Буссов подошли вплотную к паперти, где сидело несколько десятков калек.

— А вы почто в храм не идете, не исцеляетесь?

— Боимся, — ответил один бойкий калека.

— Чего же? Святого?

— Нет, своего маловерия. Бог может наказать.

Посмеиваясь, иностранцы пошли прочь.

— Так что ты мне хотел сказать, Конрад?

Буссов остановился, с таинственным видом оглянулся и прошептал на ухо Маржере, жарко дохнув перепревшим чесноком и водкой:

— Он в Путивле. С войском.

— Ну и дела! — присвистнул Маржере. — Я же своими глазами видел труп.