Айседора Дункан. Модерн на босу ногу - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Андреева cтр.№ 105

И здесь мне хотелось бы снова процитировать фрагмент из книги Всеволода Рождественского «Сергей Есенин», то место, где Всеволод Александрович передает слова самого Есенина: «Один раз вижу – на углу газетчик, и на каждой газете моя физиономия. У меня даже сердце екнуло. Вот это слава! Через океан дошло.

Купил я у него добрый десяток газет, мчусь домой, соображаю – надо тому, другому послать. И прошу кого-то перевести подпись под портретом. Мне и переводят:

“Сергей Есенин, русский мужик, муж знаменитой, несравненной, очаровательной танцовщицы Айседоры Дункан, бессмертный талант которой…” и т. д. и т. д.

Злость меня такая взяла, что я эту газету на мелкие клочки изодрал и долго потом успокоиться не мог. Вот тебе и слава! В тот вечер спустился я в ресторан и крепко, помнится, запил. Пью и плачу. Очень уж мне назад, домой, хочется».

Трудно сказать, что именно ожидал Есенин от журналистов. Он ведь только готовил свою книгу на английском, а следовательно, если его и знали в Америке, то разве что в русских эмигрантских кругах.

После того как Айседора сама назвала себя красной и много раз признавалась в любви к России, пресса упорно пыталась углядеть в ней чисто внешние изменения, так, «Нью-Йорк геральд» подробно описывает типично русский облик Дункан: «просторная синяя шерстяная юбка с вышивкой из белой ангорской шерсти, красные сафьяновые сапожки с золотистыми узорами и вкраплениями из нефрита, широкополая шляпа из белого фетра, из-под которой выбивались пышные волосы, крашенные хной». А вот описание Есенина, данное газетой «Нью-Йорк уорлд»: «Вошел муж мадам Дункан. Он… выглядит мальчишкой, который был бы отличным полузащитником в любой футбольной команде, ростом он примерно 5 футов 10 дюймов, блондинистые хорошо постриженные волосы, широкие плечи, узкие бедра и ноги, которые могут пробежать сотню ярдов за 10 секунд». И еще от «Нью-Йорк геральд»: «Есенин выглядит моложе своих 27 лет. В одежде он ничем не отличается от обычного американского бизнесмена, будучи в простом сером твидовом костюме. Хотя он не говорит по-английски, он склонился над своей супругой и с улыбкой одобрял все, что она говорила репортерам. Оба они выглядели искренне влюбленными и не старались скрывать это…»

Приблизительно за год до появления Есенина в Америке издатель Ярмолинский¹⁹¹ совместно со своей женой, поэтессой и переводчицей Баббет Дейч, издал на английском сборник стихов русских поэтов, куда вошли и стихи Сергея Александровича.

Приехав в Америку, Есенин первым делом отыскал Ярмолинского, долго тряс руку, благодарил: «Удивил меня Есенин предложением издать в Нью-Йорке сборник его стихов в моем переводе, – пишет Ярмолинский. – Правда, у него не было на руках книги, но это не помеха: он по памяти напишет выбранные им для включения в книжку стихи. Я не принял всерьез это предложение. Но оказалось, что он действительно верил в возможность издания сборника. Впрочем, дальше составления рукописи Есенин не пошел. Передав ее мне, он, видимо, потерял интерес к своей затее, и мы больше не встречались».

Стихи Сергей написал по памяти прямо в отеле, после чего вручил стопку по назначению, попросив ознакомиться с ними и издать отдельной книжечкой.

Ярмолинский принял рукопись с благодарностью и в духе «лучших» издательских традиций тут же забросил ее в долгий ящик, начисто забыв о предложении поэта.

Есенин ждал и переживал, но когда ему перевели его же стихи с английского, то и вовсе сник. Плохо – не то слово. Зачем и брались, чтобы хорошее сделать негодным? В своем письме Мариенгофу Есенин пишет: «Я уже начинаю учиться говорить себе: застегни, Есенин, свою душу, это так же неприятно, как расстегнутые брюки… Не желаю говорить на этом проклятом аглицком языке. Кроме русского, никакого другого не признаю, и держу себя так, что ежели кому-нибудь любопытно со мной говорить, то пусть учится по-русски… Здесь имеются переводы тебя и меня в издании “М”, но все это убого очень. Знают больше по имени, и то не американцы, а приехавшие в Америку евреи. По-видимому, евреи – самые лучшие ценители искусства, потому ведь и в России, кроме еврейских девушек, никто нас не читал… Изадора – прекраснейшая женщина, но врет не хуже Ваньки. Все ее банки и замки, о которых она пела нам в России, – вздор. Сидим без копеечки, ждем, когда соберем на дорогу, и обратно в Москву. Лучше всего, что я видел в этом мире, – это все-таки Москва».

Хорошие стихи вообще трудно переводить, тем более если это стихи Пушкина или Есенина, Сергей Александрович расстраивался из-за того, что его переводчики не улавливают его настроения, чистой русской напевности, переводят их с ощутимыми потерями. Кто он без стихов? Только муж прославленной Айседоры Дункан. Но разве к этому он стремился?

«Мы почти каждый день встречались в его отеле и в общей беседе склонялись, что хорошо бы создать свое издательство чистой поэзии и литературы без вмешательства политики, – рассказывает в своих воспоминаниях в 1953 году Вениамин Михайлович Левин, встречавшийся с Есениным и Дункан во время их приезда в США. – В Москве кричали: “Вся власть Советам”, – а я предложил Есенину лозунг: “Вся власть поэтам”. Он радостно улыбался, и мы рассказали об этом Изадоре. Она очень обрадовалась такому плану и сказала, что ее бывший муж Зингер обещал ей дать на устройство балетной школы в Америке 60 000 долларов, половину этой суммы она определила нам на издательство на русском и английском языках. Мы были полны планов на будущее, и Есенин уже смотрел на меня как на своего друга-компаньона». Остается любым путем перевести стихи и издать их, для этой цели Есенин сходится с Бурлюком, но Давид Давидович не может сходу порекомендовать ему переводчика, способного понять и правильно перевести его необыкновенно музыкальные, напевные стихи. При этом он готов посодействовать с изданием, со своей стороны Левин также предлагает левоэссерские газеты. Но поэта снова ожидает фиаско. Остается последнее – жить, словно ты все время находишься на сцене. Пусть запомнят Есенина-хулигана. Пусть обсуждают его дикость и странность, его отличие от общепринятого образа поэта.

Будучи в гостях у поэта Мани-Лейба¹⁹², Есенин читает стихи, и затем Дункан сменяет его, исполняя танец. Во время кульминации действа Сергей Александрович поднялся со своего места и, подойдя к жене, ударил ее в лицо, закричав, «чтобы она не смела выделываться перед всякими там евреями», порвал на ней платье и ушел, злой на весь мир. Разумеется, присутствующие на вечере журналисты тут же расструбили о вопиющем поведении русского поэта в прессе, назвав его большевиком и антисимитом.

«У меня дети от еврейки, а они обвиняют меня в антисемитизме», – негодовал Есенин. В тот день у Сергея Александровича произошел приступ эпилепсии, первый на глазах Дункан.

В США супружеская пара пробыла четыре месяца, за которые побывала в Чикаго, Бостоне, Филадельфии, Индианополисе, Луисвилле, Канзас-Сити, Детройте, Мемфисе, Балтиморе, Кливленде и других городах. Почему они не сидели на месте? – так ведь гастроли… делай, что оговорено, и старайся проводить свободное от работы время с максимальной пользой. Но на этот раз все не так, все через силу, через боль и унижение. Не пустив на гастроли в Европу детей, советское правительство сделало русскую школу Дункан блефом, а великую танцовщицу и педагога – обманщицей. Вопли газетчиков докатывались тяжелыми волнами до берегов Америки, каждый день Айседора чувствовала на себе давление. В Бостоне, например, опасаясь, что Дункан снова станет рекламировать русскую революцию, мэр города изъял ее костюмы, в которых Айседора обычно исполняла революционные танцы. На что Айседора тут же отреагировала обращением к публике: «Боюсь, что не смогу исполнить вторую часть программы, как было объявлено, но не по своей вине. Просто ваш мэр обожает все красное настолько, что забрал мои красные туники даже без моего разрешения». Зал выл от восторга, мэр сделался посмешищем, а она ловко выкрутилась из сложившейся ситуации.