— И гримасами, — едко добавил Макс Губер, — а это уже объединяет наших странных типов с четверорукими!
И действительно, обычно серьезные и сдержанные, мало склонные к общению, вагди никогда еще не казались такими возбужденными и экспансивными, никогда не корчили столько забавных рож. Неизменным оставалось необъяснимое безразличие к иностранцам, которым они не уделяли решительно никакого внимания а ведь каким назойливым было бы внимание со стороны данкас, мобуту и других африканских племен!
Нет, в подобном поведении вагди было очень мало «человеческого».
После долгой прогулки Макс Губер и Джон Корт прибыли на главную площадь, окаймленную пышной листвой крайних деревьев восточной стороны, чьи зеленые ветви нависали над "королевским дворцом".
Впереди выстроились воины с оружием на изготовку, одетые в антилопьи шкуры, скрепленные тонкими лианами. Головные уборы из оленьих голов с рогами придавали воинству вид мирного стада. «Полковник» Рагги, нацепивший голову буйвола, с луком через плечо, с топориком на поясе и с рогатиной в руке, гордо красовался перед вагдийской армией.
По всей видимости, сказал Джон Корт, монарх собирается провести смотр войск…
— Но ведь он не выходит, — быстро возразил Макс Губер, — он никогда не позволяет лицезреть себя своим подданным! Представить не могу, чтобы такая скрытность повышала престиж
[206]
монарха. Быть может, он…
И, обращаясь к Ло-Маи, с которым он приспособился объясняться жестами, Макс Губер спросил:
— Мсело-Тала-Тала должен выйти?
Последовал утвердительный знак Ло-Маи, как бы говоривший: "Позже… Позже…"
— Ну, не важно, заметил Макс Губер. — Лишь бы нам дозволили, наконец лицезреть эту августейшую физиономию.
— А в ожидании надо ничего не пропустить в этом спектакле, — сказал Джон Корт, жадно вглядываясь в красочную экзотическую картину.
И вот что увидели двое друзей. В центре площади, совершенно свободном от деревьев, оставалось незанятым пространство с полгектара. Толпа собралась вокруг, несомненно с целью повеселиться на празднике до того момента, как появится король на пороге своего дворца. Упадут ли тогда вагди ниц перед ним? Начнется ли массовое поклонение?
— В конце концов, — заметил Джон Корт, — не следует рассматривать подобное поклонение как проявление религиозности, поскольку оно, в общем-то, адресовалось бы только человеку.
— Если этот человек не окажется сделанным из дерева или камня… А что, если этот властелин — всего лишь идол вроде тех, которых почитают туземцы Полинезии?
[207]
— высказал предположение Макс Губер.
— В этом случае, мой дорогой Макс, у жителей Нгалы окажется все, что необходимо для человеческого существа… И они получили бы полное право числиться среди людей, как и упомянутые вами туземцы…
— Если допустить, что эти последние заслуживают такого звания, — усомнился Макс Губер не очень лестным для полинезийской расы тоном.
— Заслуживают, мой милый Макс, ведь они верят в существование какого-то божества… Никогда никому не приходила в голову — и не придет! — мысль отнести их к животному миру, пускай даже к самым развитым его представителям!
Благодаря семейству Ло-Маи Джон Корт, Макс Губер и Лланга заняли удобное для обозрения место.
Оставляя свободным центр площади, молодежь обоего пола пустилась в пляс, а старшие по возрасту приступили к выпивке, так что все это напоминало фламандскую ярмарку с гуляньем.
Лесные жители поглощали алкогольные напитки собственного производства — перебродившие соки с добавлением специй, извлеченных из стручков тамариндовых деревьев. И напитки, должно быть, весьма крепкие, потому что многие очень скоро захмелели, а ноги принялись выписывать затейливые кренделя.
Эти пляски ничуть не напоминали благородные фигуры менуэта или старинного бретонского танца пасс-пье, но, с другой стороны, не походили и на припадочное виляние бедрами и различные па на танцульках в парижских предместьях. В них преобладали прыжки, гримасы, кривлянье. В общем, в этих хореографических этюдах гораздо больше было от обезьян, нежели от людей. И уж конечно, не от обезьян ярмарочных, дрессированных, а от сохранивших в целости свои первобытные инстинкты.
Вагдийские танцы не сопровождались веселым гулом толпы. Аккомпанировали им самые грубые и примитивные инструменты: превращенные в подобие барабанов тыквенные бутылки с натянутой на них кожей, полые стебли растений, обрезанные в форме свистков… Дюжина крепких глоток что есть мочи дула в эти свистульки, а другие яростно барабанили в свои тамтамы. О, Боже! Никогда еще человеческим ушам не приходилось выдерживать подобного кошачьего концерта.
— Похоже на то, что чувство меры им совершенно не свойственно, — резюмировал Джон Корт.
— Как и чувство тональности, — добавил Макс Губер.
Но вообще-то они чувствительны к музыке, мой дорогой Макс…
— Такое свойство есть и у животных, мой милый Джон, по крайней мере у некоторых. На мой взгляд, музыка это низший род искусства, обращенный к низшим чувствам. А если речь идет о живописи, о скульптуре, литературе, то ни одно животное не чувствует их очарования. Никто еще не видел, чтобы даже самые умные из них проявили хоть малейшее волнение перед картиной или бы их растрогала поэтическая строка…
Как бы там ни было, вагди приближались к человеку не только потому, что на них воздействовала музыка, но и потому, что они сами ввели это искусство в свой обиход.
Два часа уже провели друзья на площади, и нетерпение Макса Губера достигло крайней точки. Его прямо-таки бесило, что этот Мсело-Тала-Тала не соизволит даже пошевелиться в ответ на всеобщее ликование, на это празднество в свою честь. Нельзя же так третировать своих верноподданных!
Тем временем веселье нарастало, шум усиливался. Пляски становились все возбужденнее, многие перепились до чертиков, и угроза беспорядка, каких-нибудь опасных сцен уже висела в воздухе, когда вдруг стало тихо.
Все успокоились, присели на корточки, застыли в неподвижности. Абсолютная тишина внезапно сменила всеобщий кавардак, оглушительный грохот тамтамов и пронзительные вопли свистулек.
В это мгновение дверь королевского жилища растворилась, и воины образовали перед нею живой коридор, построившись с обеих сторон.
— Наконец-то! — с облегчением вздохнул Макс. — Сейчас мы его увидим, этого монарха!