Первая императрица России - читать онлайн книгу. Автор: Елена Раскина, Михаил Кожемякин cтр.№ 44

– Что тебе, малый? – грубо спросил старший, с длинными, словно куньи хвосты, рыжеватыми усами.

– Возьми меня в янычары, эфенди! ^[51] – ответил Бисерко, не опуская взгляда. – Не надо забирать других мальчишек, по ним будут плакать матери. А я – сирота, и хочу стать юнаком!

– Какой ты скорый! – засмеялся турок, а быть может, бывший болгарин, серб или албанец. – Путь в янычары тяжек и долог, можно и ноги протянуть!

– Я привык к нелегким и долгим путям, пока гонял по горам чужих овец!

– Тогда будь готов навсегда забыть свой дом и принять правую веру.

– У меня нет дома, а поп Стилиян говорил в церкви, что и вы тоже молитесь Богу.

– Верно говорил папаз ^[52]. Хорошо, ступай с нами, малый, только чтоб потом не жаловался, что дорога трудна не по силам!

Мехмед, в которого вскоре превратился Бисерко, произнеся, что «нет Бога, кроме Бога, и Магомет – пророк Его», никогда не жаловался. В толпе испуганных и плачущих мальчишек его много дней гнали по каменистым дорогам Фракии. Кормили впроголодь, и нередко кнут из буйволовой кожи гулял по его плечам просто потому, что надсмотрщику хотелось кого-то ударить. Ноги были сбиты в кровь, но он терпел: ведь настоящий юнак сильнее боли! В сказочном Царьграде-Истанбуле Мехмед был вознагражден видением такого величия огромного города, перед которым меркли даже исполинские громады родных гор. «Как высока должна быть слава юнаков, создавших это царство! – с восхищением подумал он. – Придет день, и я стану одним из них!» И он не жаловался, когда мальчишек в ожидании дальнейшей судьбы бросили на неделю в какой-то каменный подвал с гнилой соломой и здоровенными крысами.

Прав был рыжеусый вербовщик: путь в янычары оказался для вчерашнего болгарского пастушонка тернист. Первым делом его, как и других мальчишек-новобранцев, именовавшихся теперь труднопроизносимым сочетанием слов «аджеми оглан» ^[53], должны были раздать в семьи правоверных. Там им надлежало постичь язык и веру своей новой страны, обучиться держать в руках оружие и, самое главное, научиться мыслить, действовать и повиноваться, как истинные подданные высочайшей Оттоманской Порты, властвующей над ста народами Востока и Запада. Мехмед, немного понимавший по-турецки с самого детства, как любой житель покоренной османами Болгарии, слышал из разговоров сторожей, что для некоторых маленьких невольников так открывается дорога к счастью. Они попадают в дома богатых пашей, где живут в достатке, постигая науки и искусства, а оттуда – в придворные школы и, наконец, во дворец самого великого султана и падишаха, властителя Дома Османов, да продлит Аллах его дни! Иные из них с течением лет сами становятся пашами или даже владетельными вали ^[54] и заканчивают свои дни в богатстве, славе и праздности.

Одноглазый суровый старик в грязном тюрбане с почерневшими от угля руками кузнеца, указавший на Мехмета корявым пальцем, не был похож ни на вали, ни на пашу. Оружейник Мустафа из Гювердженлика, грязного и бедного пригорода, название которого, словно в насмешку, означало «голубятня», искал крепкого и выносливого мальчишку, помощника в кузне. Таскать корзины с углем, раздувать мехами огонь в раскаленном горне, выполнять любую волю строгого мастера. За непослушание или неловкость, равно как и за небрежение в пятикратном совершении намаза, следовало скорое наказание. Толстая палка старого Мустафы с завидным постоянством добавляла отметин на покрытой шрамами спине «аджеми оглана».

– Привыкай к побоям, кючук булгар, маленький болгарин! – приговаривал мастер, и в голосе его слышались почти отеческие нотки. – Немало тебе придется их вытерпеть, прежде чем, иншаллах, поднимешься настолько, что сам сможешь колотить других! И не смей жаловаться, не смей распускать сопли, щенок!

Мехмед уже знал, что в этом безжалостном царстве слезы и слабость не трогают никого. Только крепко стиснутые зубы и стиснутая в кулак воля становятся залогом выживания. А вот старый Мустафа все-таки пустил из единственного глаза скупую прозрачную каплю, когда спустя три года провожал крепкого и выносливого не по годам помощника на службу к султану…

Когда непобедимое войско Оттоманской Порты выступало в поход, впереди, перед обозами и артиллерией, перед конницей и ополчениями подвластных народов, и даже перед страшными в бою янычарами шли орты ^[55] балтаджи ^[56]. Не зная, вернее, не выдавая усталости, они наводили мосты через бурные реки, мостили гати в непроходимых болотах, возводили частоколы и рогатки вокруг военных лагерей… А при осаде крепостей бросались под огонь перед идущими на приступ колоннами, чтобы заполнить ров фашинами и перекинуть через него шаткие штурмовые мостики. Когда же не было войны и армия султана султанов пребывала в привычном состоянии ожидания его воли, балтаджи рубили в анатолийских горах корабельный лес для постройки могучего флота османов. Кровавые мозоли на руках от секиры, незаживающие ссадины на плечах от жесткой коры неотесанных бревен да мучительно ноющая даже во сне спина – вот удел балтаджи! Но уже была надежда. Ежегодно, во время парада, лучшим из них открывались двери – «капия чикма!» – в заветные янычарские казармы. Четыре года Мехмед учился быть лучшим, прежде чем суровый седобородый одабаши ^[57], прибывший за новобранцами из Истанбула, остановил на нем благосклонный взгляд.

– Здравствуй, странствующий товарищ! – по традиции произнес одабаши, а Мехмед почтительно склонился перед ним и поцеловал его покрытую шрамами жилистую руку. Как подобает новому члену оджака – янычарского братства, он оставался бесстрастен под завистливыми взглядами товарищей, но единый Бог в небесах услышал, как сердце юного горца из болгарских Родоп запело ликующую юнацкую песню.

В тот же день, после вечернего намаза, Мехмед надел длинный кафтан-доламу и долгожданный кюче – высокий войлочный колпак, украшенный сзади шлыком, в котором надлежало видеть рукав святого дервиша Хаджи Бекташи ^[58], благословляющего янычар на подвиги во имя Аллаха и Дома Османов. В орте, которому предстояло стать его боевой семьей и домом до самой смерти, молодого болгарина прозвали Балтаджи Мехмед. Дружеские прозвища, которыми награждали друг друга янычары, обыкновенно были незатейливы. Как правило, они грубовато высмеивали какую-нибудь особенность внешности: «Щербатый», «Рыжий», «Носач», или указывали на то, откуда пришел в оджак ^[59] тот или иной йолдаш ^[60]. Смеяться над зубами или ушами Мехмеда, внушавшего товарищам уважение силой, отчаянной храбростью и несгибаемой твердостью, никто бы не осмелился, его прозвище означало просто название прежней службы.