Когда Мариенбург пал к ногам московитов, Йохан всей своей храбростью и доблестью и пастор Глюк в тщетной мудрости своей не смогли спасти ее от неизбежного! Что будет с нею теперь, когда падет слабеющая с каждым часом оборона русских и молдаван и безжалостные османы ворвутся в лагерь, неся смерть на острие своих ятаганов? Сможет ли царь Петр, столь грозный и ужасный для своих бессловесных подданных, заслонить ее от хищной воли победителей?
О милосердный Боже, опять плен! Неужели она, Марта и Екатерина в одном лице, снова изведает этот ужас – только теперь уже не в качестве безвестной пасторской воспитанницы, а как известная всему миру подруга русского царя. Екатерина слышала, что турки называют царя – «Дели Петро» (сумасшедший Петр), а великий визирь Балтаджи Мехмед-паша якобы пообещал султану Ахмеду, что его янычары привезут Дели Петро в Истамбул в железной клетке, как дикого медведя. А ее, подругу царя, его обрученную невесту, – тоже в Истамбул, на невольничий рынок с веревкой на шее?! Или, может, наоборот, почетной пленницей в роскошные покои дворца Топкапы, внимать изысканным речам султана и ловить на своем теле его медовые, обволакивающие приторной похотью взгляды?
А ведь она беременна, и она так долго ждала этого плода! И, более того, с этим неродившимся существом, уютно свернувшимся в ее чреве и питаемым соками ее тела, связана отчаянная надежда государя великой страны на наследника… Слабый росток жизни, нерожденный ребенок так легко уязвим! Что может быть страшнее для женщины, чем потеря ребенка? Что может быть страшнее для монархии, чем потеря наследника?
Скрываясь от жарких лучей полдневного солнца под пробитым осколками османских гранат пологом походного шатра, Екатерина перебирала в памяти события последних дней – хронологию разгрома. Беды, обрушившиеся на петровскую армию, нарастали, как нарастает с каждым оборотом снежный ком, катящийся по заснеженному склону. Только где в разгар знойного молдавского лета, наполненного трупным смрадом и отвратительным жужжанием мух, найдешь чистый белый снег?..
…Первое нападение татар, совершенное на аванпосты русской армии в первый день июля лета 1711-го от Рождества Христова, было легко отражено союзной молдавской конницей, однако родило у военачальников Петра Алексеевича глубокую и осознанную тревогу. «Враг подошел незаметно, вырос словно из утреннего тумана – где-то поблизости движутся, укрытые тайной, его главные силы! Надобно стать в твердой обороне за шанцами, выслать во все стороны сильные драгунские и казачьи разъезды, не дать неприятелю застать армию врасплох и, паче того, растянутую на марше!» – так говорили Петру и старый опытный Шереметев, и дерзкий Репнин, и постигший теорию военной науки Вейде. Государь отмахнулся: он внимал убаюкивающим голосам приглашенных им для великой виктории именитых генералов из Германии – Алларта, фон Эберштедта, Дансберга и иных. «Нестройные толпы агарян не устоят против регулярного строя, – твердили они. – Шведский лев Карл ХII бежал от Вашего Величества, сколь ничтожны в сравнении с ним и хан диких крымских орд, и визирь жалких турок!»
И Петр начал многодневную переправу армии через Прут, тратя на перетаскивание через реку громоздких обозов драгоценное время, опасно разбросав по театру войны свои обескровленные маршем дивизии, не учинив должной разведки намерений неприятеля. А неприятель все не давал о себе знать, и только в недостижимом взгляду русских аванпостов пространстве густели его полчища, копились его могучие силы – ночная тьма и дневное марево дышали ощущением нависающей опасности!
Дмитрий Кантемир со своей маленькой молдавской армией так тесно прильнул к петровскому лагерю, как дети прижимаются к взрослым, ища защиты и опоры. Господарь Константин Брынковяну затаился в своей Валахии, через которую все шли и шли на войну с гяурами османские войска, и не отвечал на отчаянные депеши Петра и Шафирова. Тщетно напоминали они ему о союзнических обязательствах. Зрелище мощи Оттоманской Порты оказалось сильнее, и Брынковяну устрашился выступить. Восстали ли в своем далеком краю черногорцы и герцеговинцы – Бог весть, оттуда только ворон мог донести весть о кровавых сражениях, и то не за один день лета! Русской армии грозило встретиться с огромной силой Османской империи один на один…. Чтобы всколыхнуть Валахию, июля 12-го дня государь Петр Алексеевич отрядил в глубокий рейд на Дунай главные силы своей конницы – 8 драгунских полков российских и 5 тысяч молдавских каралашей под командой генерала Ренне. Так его армия осталась без глаз и ушей, коими должно быть кавалерии. Казаки волновались и выходить в поле отказывались: степные волки чувствовали приближение беды!
Июля 17-го дня государь объехал разметавшиеся по прибрежной низине Прута полки своего войска и учинил им смотр и экзерсицию. Полуголодные, обносившиеся солдаты собрались с силами и порадовали своего верховного командующего дружным «Виват!» и молодецким строем. Генералы и полковники перечли войска и насчитали его едва свыше сорока тысяч, с учетом многочисленных «мертвых душ», «поставленных в строй», дабы получить для полковых кашеваров и хлебопеков лишнюю меру крупы, горсть муки, кусок солонины… Соглядатаи же Шафирова из верных болгар и валахов доносили, что только великий визирь Балтаджи Мехмед-паша ведет за собою никак не менее ста тысяч войска, крымский же хан без пяти-семи туменов
[41] и на битву выходить не станет!
Собрав свои силы в кулак, османский полководец ударил внезапно и мощно, как бьет в кабацкой драке боец, желающий опрокинуть своего соперника сразу и затем мстительно дотоптать упавшего ногами. На следующий день после государева смотра турецкая конница выступила вперед и обрушилась на авангарды русских. Немногих солдат и офицеров, выживших в отчаянном вихре кривых сабель, пернатых стрел и горячих пуль, спасло то, что крымский хан Девлет-Гирей замедлил с наступлением и мудро ожидал, на чью сторону склонится удача. К ночи остатки авангарда отступили в стан армии Петра, принеся с собою кровавую весть: «Турки страшны в бою!»
Утром 19 июля армия Петра Алексеевича обнаружила все окрестные высоты занятыми турками, которые, впрочем, не нападали, дожидаясь подхода своей артиллерии. Великий визирь Балтаджи Мехмед-паша, умелый воин, собрал со всех владений османов почти пятьсот пушек – от легких полевых до устрашавших своими размерами осадных, и не желал растрачивать свои силы в атаках, пока огневой вал не обрушится на головы московитов. Только теперь русский царь начал осознавать опасность. На спешно собранном военном совете было принято решение двигаться вдоль реки Прут в поисках удобного места для сражения, где преимущества регулярного строя смогли бы принести плоды. Войска выступили в виду у неприятеля, вытянувшись на много верст неровной колонной, защищая пехотными и гвардейскими полками обоз и артиллерию, неся на руках деревянные рогатки, чтобы отбивать наскоки неприятельской конницы.
Весь день и всю ночь продолжался этот мучительный переход. Турецкие всадники яростно наскакивали, лишь только замечали разрыв в растянувшихся на походе порядках. Татарские чамбулы вгрызались с тыла. Приходилось останавливаться и отбиваться батальным огнем. За день было пройдено немного, за ночь – еще меньше, ценой потери почти тысячи солдат, побитых стрелами и порубленных. С рассветом российские дивизии и даже полки настолько оторвались друг от друга, что турецкая конница не преминула воспользоваться этим – навалилась всей силой и прорвалась к обозу. Оставшиеся почти без защиты громоздкие фуры с провиантом, с ранеными и, главное, с боевым припасом подверглись разграблению и огню. Кривые клинки анатолийских, румелийских, боснийских спахиев досыта напились крови. Сотни молдавских крестьян, добровольно или по принуждению пошедших в обозники, сотни беззащитных раненых были изрублены. Встав несокрушимой стеной, испытанные преображенские роты сумели защитить только царский обоз, с которым следовали вице-канцлер Шафиров, Екатерина и офицерские жены – ее походный «женский двор»…