– Не из монастыря, из посада! Мне их любимый мой, Гришенька Пастильников, подарил… – похвасталась Алена.
– Тот молодой купец, от которого ты сласти приносишь?
– Он самый!
– Вкусные сласти. Хорошие. Почти как дома, в Самборе. Меня и раньше ими угощали – когда в городе вашем как царицу принимали…
– У нас в городе много диковин есть! Сады дивные, яблоневые! – с гордостью сказала Алена. – Храмы древние, златоглавые! Дома дворянские да купеческие со ставенками резными, узорными!
– Знаю, Хелена, знаю… А нет ли у тебя воды душистой? Все мне кажется, что гнилью тюремной от платья моего пахнет… – пожаловалась Марина.
– Воды душистой? Нет, не имеется… Вот вы выйдете на вольный воздух, проветритесь! Ветром да весной пахнуть будете… Весна у нас ныне…
– И снег растаял? И небо чистое, светлое?
– Почитай, весь растаял, Марина Юрьевна, весна ведь…
– А моя последняя вольная весна прошла в степях астраханских. А лето – на реке Яике, когда мы с Яном Заруцким и Янеком моим там приют нашли…
Медвежий городок на Яик-реке, 24–25 июня 1614 года
…Казалось, ее странствиям не будет конца и края. Неоглядные дали России распахивали перед Мариной свои пронизанные ветрами холодные объятия, ложились к ногам ее коня бедным ковром своих полей. А она все стремилась и стремилась вперед, влекомая волей злого рока, обрекшего ее быть нежеланной и непризнанной царицей этой жестокой страны. Порою она проклинала свои дороги и злобу московитов, а порою Россия завораживала ее величием бескрайних просторов и мощью встречавшихся ей необузданных и мужественных душ…
Таковы были казаки, буйное и бесстрашное войско ее возлюбленного рыцаря и защитника – атамана Ивана Заруцкого. Таков был он сам! В минуты нежности Марина называла этого предводителя донского и запорожского воинского братства на польский манер – Ян, Янек… Заруцкий умел наводить ужас, никто не был столь страшен в бою и безжалостен к врагам, как он! Но он же умел вселять самую искреннюю привязанность и даже любовь. Каким нежным и ласковым бывал его соколиный взор, когда он смотрел на Марину, как сладко и надежно было засыпать, прижимаясь к его стальному плечу, какой слабой и нежной могла она наконец почувствовать себя под защитой могучих крыльев этого степного хищника! И, наконец, предаться самому женскому, самому святому делу – материнству.
Ибо рядом с Мариной в те дни был, разделяя с ней защиту Заруцкого и стремительные броски его конного войска, другой Ян, Янчик, ее светлоглазый малютка сын. Заруцкий обожал малыша, воплотившего для него не только мечту о власти (ведь маленький Ян, крещенный по православному обряду Иваном, был законным претендентом на московский престол!), но и давнюю мечту о сыне, будущем воине и мужчине! А суровые усатые рубаки, шедшие за Заруцким в сечу и на смерть, всерьез считали «казачка Ванюшку» сыном своего лихого атамана, и этого, по их мнению, было уже достаточно, чтобы ему, возмужав, царствовать.
Сперва надежда, что ее малютка сын станет царем на Москве, казалась Марине легко осуществимой. В год 1612-й казачьи полки Заруцкого стояли под самой Москвой, осаждая засевшую там кучку бояр-изменников и упрямый польский гарнизон. Марина смирилась с тем, что оказалась на стороне тех, кто называл ее соотечественников «ворами и захватчиками»: ведь поляки так жестоко обошлись с нею, высокомерно и презрительно отказав ей в помощи в Тушинском лагере. Теперь все, или почти все, кто мечтал об изгнании «ляхов» и воцарении нового московского царя, с надеждой взирали на атамана Заруцкого – испытанного воина, который мог повести разрозненную рать разоренной страны к победе.
Быть может, так бы оно и было… Но злопамятные московиты не пожелали видеть на престоле «проклятого паньина Маринкиного сына». Заруцкий мог бы возглавить все русское войско, и другой герой – князь Дмитрий Пожарский, наверное, согласился бы стать просто одним из его воевод, но для этого атаману пришлось бы отказаться от Марины и от своих честолюбивых мечтаний. Заруцкий не был бы Заруцкий, если бы предал свою мечту о власти. Любимый Мариной рыцарь Ян не был бы собою, если бы предал ее. Заруцкий выбрал верность и любовь. И, конечно, мечту о власти…
Привыкший брать от жизни все, Заруцкий сделал слишком большую ставку – и проиграл. Марина помнила его падение, продолжавшееся около двух лет, – медленное, но неуклонное, как слабеющий полет смертельно раненного орла. Она видела, как сгибаются под тяжестью невзгод и поражений могучие плечи атамана, как блекнет в его очах живой огонь. Она разделила с Иваном Заруцким его путь к гибели вплоть до последнего шага.
Сначала атаман упустил воинскую славу. Безупречный и благородный Дмитрий Пожарский, приведший из Нижнего Новгорода отряды ополченцев, поклявшихся освободить Москву, одержал над поляками несколько блестящих побед, затмивших сияние прежних лавров атамана. В дикой ревности Заруцкий хотел убить счастливого соперника, но потерпел провал, а казаки начали оставлять его, острым чутьем прирожденных разведчиков распознав новую силу. Один за другим отпадали от «Маринкиного заступника» города и крепости. Так атаман начал терять войско.
С таявшими день ото дня казачьими отрядами Иван Заруцкий и Марина отступили сначала в город Михайлов на Рязанщине, потом – в Коломну, потом – под Воронеж. В пути их нагнало известие об избрании на царство юного Михаила Романова, и Марина поняла, что это – конец, вернее, начало конца. По пятам за черными вестями шло высланное против «воровского атамана» сильное московское войско князя Одоевского.
Но Заруцкий не привык сдаваться. Под Русским Рогом, близ Воронежа, он дал преследователям бой, и два дня военное счастье колебалось, не слететь ли ему вновь на пламенный клинок атамана. Казаки бились отчаянно, не раз заставляя отступать в беспорядке дворянскую конницу, а стрельцов – пятиться за свои деревянные рогатки и гуляй-городки. Но исход битвы решило многолюдство московской рати и немолчный рев ее тяжелых пушек. Когда надежды на победу более не осталось, две тысячи казаков нанесли своему атаману последний удар: изменили и перешли на сторону Одоевского. Уводя из-под удара свои последние, страшно поредевшие сотни, Заруцкий безлунной ночью переправился через реку Дон и ушел в спасительные степи.
Марина навсегда запомнила многодневный переход через безводное равнинное пространство между реками Доном и Медведицей. Измученные казаки Заруцкого отмечали каждую пройденную версту павшими лошадьми, трупами товарищей, умерших от ран. Московская конница шла по пятам, безжалостно убивая и хватая отставших. Пленных казаков воеводы пытали каленым железом, повторяя один вопрос: «Где разбойник Ивашка Заруцкий? Воруха Маринка с сыном своим воренком – вживе ли еще?»
Да, они были живы. Как ни страшен был их степной крестный путь, Заруцкий ни на минуту не забывал о Марине и ее маленьком сынишке, уделяя им последний кусок сухого хлеба, последний глоток воды, устраивая на лучшем месте на стоянках. Кажется, Марина начинала понимать, что у любви есть и другое лицо – не изящные ухаживания и льстивые речи, не роскошные дары и пышные балы и даже не романтические признания среди шепота ночного сада, а эта беззаветная и великодушная преданность простого сына диких степей. Кроме Заруцкого да считаных сотен верных казаков, только два человека из прежней жизни оставались теперь подле Марины – верная подруга Барбара Казановская и духовник, португальский монах Николо де Мелло.