Рязанцев жестоко наказали за помощь Тохтамышу, в княжестве было дограблено все, что не успел разграбить уходящий ордынский хан. Следовало наказать и Нижний Новгород, но его спасла Евдокия.
Зато княгине пришлось принести очень тяжелую жертву. Она не сразу поверила в то, что услышала от мужа:
— Васю в Орду?! Да к чему же, Митя?! Разве Тохтамыш от тебя требует такого?!
Глаза князя на сей раз были очень жесткими.
— В Сарае сейчас твой дорогой брат Василий и Михаил Тверской с сыном. Хочешь, чтобы они себе ярлык получили у Тохтамыша?
Евдокия едва не крикнула в отчаянии: «Дался тебе этот ярлык!», но встретилась с твердым взглядом мужа и опустила голову, но не прошептать не смогла:
— Там так опасно…
— Что там опасно, я знаю лучше тебя, бывал! Но если хочет быть князем, то поедет, не то останется на задворках у Твери или того же Васьки Кирдяпы! А твой братец племянника не пожалеет, поверь!
Евдокия вдруг вскинула голову, взгляд полыхнул обидой:
— Что ты мне все братом колешь? Моя ли вина, что он таков?! Я его не рожала и не воспитывала!
— Глаза не колю, но Васька Кирдяпа человек подлый, и он в Орде для нашего Василия опасней самого Тохтамыша. Знаешь, почему послы не поехали тогда в Москву?
Евдокия изумленно уставилась на мужа. При чем здесь события годовалой давности?
— Потому что Василий сказал, мол, я с Литвой договорился и дань платить Орде отказываюсь. Надо меня наказать. Ты поняла?! За то, что у меня митрополит Киприан жил, Москву сожгли! Никому верить нельзя, вокруг одно предательство. В Орде и то понятней, кто заплатил больше или больше народа вырезал, тот и князь! — вдруг невесело усмехнулся Дмитрий и неожиданно жестко завершил: — Василий поедет к Тохтамышу!
В Сарае действительно маялся нижегородский Василий Кирдяпа, которого хан просто не отпустил от себя после Москвы, рассудив, что врага лучше держать рядом, чтобы не ударил в спину. Теперь к нему прибавились Михаил Александрович Тверской с сыном Иваном и присланный отцом Василий Дмитриевич.
Конечно, маленького княжича сопровождали множество бояр, которым было строго наказано денег на содержание ребенка не жалеть и в обиду не давать.
Когда провожали княжича, Евдокия едва не упала мужу в ноги с криком: «Не пущу!», но тут сам Василий успокоил мать:
— Все будет хорошо, не бойся за меня, я уже взрослый.
Княгиня обняла мальчика. Хорошо что князь заставил проститься в тереме, на людях одиннадцатилетний Василий такого не позволил бы.
— Какой же ты взрослый? Как же ты будешь без нас? Кто за тобой присмотрит, пожалеет, приголубит?…
Дмитрий Иванович поморщился:
— Завела причитания…
Отправили в Сарай Василия, снова занялись ежедневными делами, но теперь уже у князя не было того задора, с которым он отстраивал Москву после пожаров. Ни во что не верилось. Если и старался, то только для сыновей, себе уже ничего не нужно.
Даже когда ему сообщили, что случайно поймали Некомата, купца, торговавшего Русью вместе с Иваном Вельяминовым, только рукой махнул:
— Казнить!
Некомат попался по глупости. Приехал раскапывать свои надежно припрятанные богатства в подмосковном имении. Вроде и одет был по-русски, и в бородищу по глаза спрятан, и молчал, чтобы голос не выдал, но на торге нечаянно попался на глаза той самой купеческой дочке Феодосии, которую завлек при побеге из Твери и пропал. Ни по чему было не узнать Некомата, но Феодосия лишь глянула, и сердце подсказало: он!
— Нико!
Звонкий голос боярыни (уже вышла замуж удачно) заставил обернуться многих. Некомат, не ожидавший, что его хоть кто-то узнает, метнулся в сторону. Но ему быстро подставили ножку, и сурожанин повалился наземь. Шапка при этом слетела, и взорам окружающих открылся совсем иной человек, оказалось, что и волосы, и окладистая, по пояс, борода попросту пришиты к шапке, без них Некомат оказался бритым и почти лысым. Лысина не укор, но вот голый подбородок тут же вызвал подозрение. Потащили разбираться, и тут же нашлись те, кто признал бывшего сурожского купца.
Некомату княжий указ зачитывать не стали, просто прирезали как овцу за все, что натворил в своей жизни, и все. Он даже не успел рассказать, где был спрятан второй сундук с золотишком. Так что где-то лежит, если не лень, можно поискать…
К этому времени умер отец Евдокии Дмитрий Константинович Нижегородский, и город перешел к его брату Борису. Долго ждал князь Борис своей очереди, даже садился ведь в Нижнем, и если бы не Сергий, то неизвестно чем закончилась бы тогда братова вражда… Дмитрий, услышав такую весть, пожалел о смерти тестя и усмехнулся:
— То-то Васька на себе волосы порвет! Пока он в Орде, Нижний-то отобрали!
Но даже в этот миг в голосе князя слышалась только горечь, не было даже злорадства. Устал, как же он устал… От всего: от разгрома Москвы, от бедствий и бесконечных войн, от церковного нестроения, от предательств… Одна радость — жена и дети, но с Евдокией все чаще размолвки, а старшего своими руками в Орду отправил…
В Москву пришел преподобный Сергий. Старец, несмотря на немалый возраст, все еще ходил пешим. Он не стал объяснять князю, что прибыл по просьбе княгини, ни к чему ему знать. Евдокию очень беспокоило равнодушие мужа. С тех пор, как уехал Василий, на все один ответ:
— Все равно… Мне все равно…
Игумен пристально вгляделся в Дмитрия. Евдокия права, князя точно подменили. Так не годится.
— А ну расскажи-ка мне, сын мой, что у тебя не так?
— А все не так, — невесело усмехнулся князь.
— Хочешь, я сам перечислю? Побил тебя Тохтамыш, а остальные на помощь не поспешили? Вокруг предательство и ложь? Олег Рязанский снова на твое позарился, уже не одну Лопасню отбил, а саму Коломну? Сына вон в Орду отправил… Жена обижается… Деньги на дань нужны, а взять негде… А еще сердце давит так, что по ночам дышать нечем. Все сказал или еще что забыл?
Дмитрий изумленно смотрел на Сергия. Сидит в своей обители и все про него, московского князя, знает!
— Ну, так верно я перечислил?
— Верно, отче. А что делать, и не знаю.
— Ты под боком у жены давно спал?
— Что?! — изумленно вытаращился на игумена князь.
— Я тебя про Евдокию спрашиваю, давно ли о ней вспоминал? Или ты только про свои беды и несчастья думаешь? Вроде как Василий только твой сын, она его не носила под сердцем столько времени, не кормила грудью, не холила-лелеяла?.. И про тысячи тех, кому для дани последнюю копейку отдать надо, подумал? Тех, кому избу не поставить, потому как единственный кормилец погиб… Ты князь и не имеешь права только своей болью болеть!
— Я уж часто жалею, что не сложил свою жизнь там, на Куликовом поле. Остался бы в памяти героем, а не сборщиком дани…