Саблями крещенные - читать онлайн книгу. Автор: Богдан Сушинский cтр.№ 26

— У сельского дьяка, всего лишь у дьяка, — с улыбкой успокоил историографа пленник. — О вашей Орлеанской Деве я слышал от вашего же земляка, французского офицера Боплана. Я был реестровым казаком и почти два месяца охранял его вместе с польскими гусарами. Не пойму, правда, почему, но инженер любил беседовать со мной так же подолгу, как и вы. Кто знает, может, тоже собирается описывать, как мы, казаки, по польским представлениям, «бунтовщики и злодеи», грешим против Бога, отстаивая все то, чем Богом был наделен наш народ.

— Так, значит, вы встречались с фортификатором де Бопланом… — Вряд ли пленник сумел расслышать в его голосе те нотки разочарования и легкой зависти к коллеге по перу, которые и сам Шевалье не очень-то пытался слышать. — Что ж, и в самом деле интересный собеседник. Могу понять господина де Боплана, могу понять… Не смею вас больше задерживать.

И как же галантно это было сказано человеку, для которого прощание с благовоспитанным французом было равнозначно прощанию с жизнью!

Шевалье вновь поднялся, на этот раз давая понять, что их беседа завершилась. Казак вновь едва заметно оглянулся. Трудно сказать, что в эту минуту отвлекло внимание часового, не расслышавшего последних слов француза. Скорее всего, он засмотрелся на то, что происходило справа от шатра. И этого было достаточно, чтобы пленник ринулся на него, мгновенно повалил на землю, ногой выбил из руки саблю и, подхватив ее, бросился к стоявшему рядом коню.

Выскочивший вслед за ним Шевалье так и не схватился за пистолет, хотя, несомненно, мог сразить казака. Вместо этого он невозмутимо проследил, как пленник вскочил в седло и понесся по склону вниз. Однако кто-то из заметивших его побег драгун выстрелил в коня.

Оказавшись на земле, казак подхватился и отбил удар напавшего на него поляка. Но долго продержаться, а тем более спастись, он уже не мог. Убив одного из поляков, он сам вскоре оказался пронзенным копьями. А еще через мгновение его голова оказалась насаженной на пику и вознесенной над польским лагерем.

«Азиаты — они и есть азиаты, — сокрушенно покачал головой Пьер де Шевалье. — Но, как бы ко мне, как историку и летописцу, со временем ни относились, воспроизводить на бумаге подобные жестокости я не стану. Пусть вся эта жестокость останется тайной Скифской Могилы. Вот только спроси себя: будет ли без всех этих кровавых жестокостей твое описание правдивым?»

Гяур и Сирко грелись у костра, разложенного позади шатра командира корпуса. Они ждали сотника Гяура и его смертника, но их все не было и не было. Мерно потрескивали сухие сучья костра, пламя врывалось в синеватую темень фламандской ночи, раскаляло ее и струйками чадного дыма устремлялось в поднебесную высь.

— Может, вообще нет смысла затевать всю эту операцию? — нерешительно молвил Гяур. — И стоит ли рисковать жизнью добровольца? Вряд ли испанцы поверят ему и бросятся на штурм форта. Прежде они проведут усиленную разведку.

— И увидят, что казачьего корпуса нет. А по форту, как всегда, бродят полусонные солдаты. Пойди, установи их численность. Зато ясно видно, что орудий осталось мало. Значит, часть их и в самом деле увезли под стены Дюнкерка.

Сирко мог и не говорить всего этого. План ловушки для испанской эскадры и десанта прибрежных корсаров они разрабатывали вместе, в присутствии полковника д’Ордена, нескольких сотников и коменданта форта. И все же Сирко почти повторил его, вплоть до подробностей. Очевидно, не столько для того, чтобы убедить Гяура, сколько для собственного успокоения.

Кроме всего прочего Гяур понимал, что в военной хитрости, которую они затевали, было что-то вопиюще нерыцарское. Однако высказываться в подобном духе так и не решился.

Наконец появились Гуран и Варакса. Завидев их, полковники поднялись со своих мест, отдавая дань вежливости человеку, жертвующему собой.

Гяур оказался ближе к нему, чем Сирко. Заметив, как пристально всматривается князь в его лицо, доброволец, шедший вторым, остановился напротив него.

— Что, князь, высматриваешь рану от стрелы, которую извлекли из моего тела твои норманны? Тогда, у пылающей церкви?

— Так, значит, я не ошибся? Это вы, отец Григорий?

— Мне запомнить тебя было легче, князь.

— Видите ли, я тогда не к лицу вашему присматривался, а к словам, — вспомнился Гяуру этот человек, распятый между израненным конем и колокольней.

— К словам? Странно, к каким именно?

— К правдивым, а потому почти святым.

— Разве таковые у меня случались?

— Разве нет? Вспомните: «Отче наш, великий и праведный! Воизмени гнев свой яростный на милость христианскую, спаси землю твою святокровную Украйну и народ ее грешномученический!..»

— Так ты, оказывается, всю молитву мою помнишь?! — удивился и даже ужаснулся отец Григорий. — А ведь язычник.

— Не потому помню, что молитва, а потому, что ваша она, считай, на смертном одре молвленная.

— Получается, что вы знакомы? — подошел к ним Сирко.

— Как ни странно, уже встречались.

— Угу, понятно… — Полковник потер пальцами подбородок, взглянул на каждого из них и повернулся спиной, давая понять, что не желает мешать разговору.

— Помните нашу полемику о мече и посохе Моисея? — Гяур заметил, что разговор бывший священник начал с обращения на «ты», однако это не шокировало его.

— Это когда у запруженной трупами реки твой полк спас от гибели наше местечко, развеяв при этом отряд татар? Помню.

— Почему теперь вы все-таки избрали меч?

Отец Григорий поднял попавшую ему под ноги ветку, повертел ею и хотел было швырнуть в костер, но в последнее мгновение передумал и, еще немного повертев, опустил к своим ногам. Возможно, теперь, решаясь на муки пленника, он, как никогда раньше, обостренно осознал, что оно такое — истинное милосердие. И не только по отношению к человеку.

— После нашего спора у реки я долго думал над всем тем, что ставит нас перед выбором: меч воина или посох мессии, мощь стали или слово проповедника? Задумывался над этим и здесь, во Фландрии. Но только сегодня понял, что мудрость заключается не в том, чтобы решить, что важнее: меч или посох? А в том, чтобы соединять в душе народа мужество воина с мудростью пророка. Силу защитника — с душевной чистотой проповедника.

— Хотите сказать, что к такому выводу вы пришли только сегодня? Уже решившись стать смертником?

— Приняв это решение, я заставил себя вдруг совершенно по-иному взглянуть на многое из того, что еще вчера казалось незыблемым.

— Это чувствуется… Но почему вы отважились идти к испанцам, обрекая себя на муки?

— Задавая этот вопрос, вы забыли, князь, — обратился отец Григорий теперь уже на «вы», — что перед вами истинно верующий человек, для которого страдание за паству, за христианские души, за народ — высшая цель подражания Христу.