Прекрасная Габриэль - читать онлайн книгу. Автор: Огюст Маке cтр.№ 135

— Как! — вскричал он. — Разве никто не любит меня на этом свете? Как! каменных стен достаточно, чтобы отдалить человека от всех, кто его знал, и ничье сердце не имеет силы, чтобы бросить вздох, который перешел бы за эти стены и достиг моего сердца! Я посылаю же мои обеты и мои мольбы за горизонт, неужели не найдется никто, кто возвратил бы мне их?

Говоря эти слова, он с унынием сел на скамью за решеткой балкона и опустил на руки свою голову, отяжелевшую от горестей незаслуженных.

Между тем запоры застучали, дверь отворилась, тюремщик перешел через всю комнату и ударил по плечу пленника. Это прикосновение грубой руки, хотевшей оказать ласку, заставило Эсперанса опомниться.

— Ах! — вскричал он. — Вот и вы наконец!

— Немножко поздно, но у меня были другие заботы.

— Это не совсем вежливо, — улыбаясь, сказал Эсперанс.

— Разве вы не знаете, что короля чуть не убили?

— Боже мой! — вскричал молодой человек с испугом. — Возможно ли это?

— Такого доброго короля!

— О да! — сказал великодушный Эсперанс. — Редкого короля.

— И вы понимаете, что узнав это, у меня недостало духа кормить пленников, — наивно прибавил тюремщик.

— А у пленников недостало бы духа. Но как же здоровье короля?

— Подробностей не знаю… Сюда идут, и вы сейчас узнаете все.

— Сюда идут?.. Кто же?

— Губернатор.

— А! — проговорил Эсперанс. — Губернатор?

— Да, он всегда провожает посетителей.

— Разве ко мне приехал посетитель?

— А то как же! Разве губернатор приехал бы просто так? Лестница слишком высока для его старых ног.

— О друг мой! Позвольте мне идти к ним навстречу.

— Не к чему, — отвечал тюремщик, — они пришли.

Эсперанс не спускал глаз с двери тюрьмы. Он увидал сначала губернатора, потом за стариком женщину, голову которой закрывала бархатная мантилья. Эта женщина при виде этой печальной тюрьмы сделала движение ужаса и сострадания. Она остановилась, как будто ее маленькие ножки не могли идти далее.

Губернатор подошел с улыбкой к Эсперансу, с улыбкой взял его за руку и подвел к неизвестной даме. Эсперанс позволял себя вести с сердцем взволнованным признательностью и любопытством. Когда он был в двух шагах от посетительницы, старик поклонился и ушел, оставив дверь тюрьмы открытой, между тем как тюремщик, по знаку незнакомки, сел на пороге двери.

— Вы свободны, месье Эсперанс, — сказала она дрожащим голосом, от которого трепет пробежал по жилам пленника.

Он подошел, протянув руки; она приняла ласку, от которой без сомнения слегка покраснело ее ангельское лицо.

— Габриэль!.. — вскричал Эсперанс, сложив руки. — О! Извините, маркиза!

Он вне себя отступил перед своей мечтой, которая явилась живая на пороге его темной тюрьмы.

Эсперанс и Габриэль смотрели друг на друга молча, предаваясь оба непреодолимому влечению красоты, которую ни тот, ни другая никогда не находили столь совершенной. Молодой человек увидал Габриэль серьезнейшей женщиной, оставив ее совершеннейшей девушкой. Ничто не могло быть нежнее линий ее лица, выражение которого облагородили мысль и заботы. А фигура, прежде небезукоризненной грации выиграла, развившись, то сладострастное очарование, которое изменяет в любовнике меланхолию любви в страсть. Эсперанс при виде этих золотистых волос с богатыми шелковистыми косами, этой белой и мягкой кожи, под которой виднелись длинные лазурные жилки голубых глаз, томность которых очаровывала, губ красных, груди, трепетавшей под кружевами, — Эсперанс отступил, как мы сказали, и прижал обе руки к груди, где зажигалась тройная любовь: воображения, души и чувства.

Габриэль также любовалась в пленнике кротким благородством лица, его красноречивой бледностью, выражением горькой печали, сжавшей углы его нежного рта. Изящная сила этой мужественной молодости напоминала ей изображение древних богов, один вид которых обнаруживал небесное происхождение.

Эсперанс отбросил назад великолепные волосы, оттенявшие его лоб, и это гордое движение взволновало сердце Габриэль, точно так, как дрожал Олимп в поэме Виргилия при родном движении Юпитера. Молодой человек прервал молчание.

— Вы здесь, маркиза, в тюрьме?

— Это был мой долг, — отвечала она с живостью. — Если бы я просто послала вас освободить, если бы я не дала вам объяснений сама, может быть, ошибку, сделанную мной, можно было бы назвать по справедливости другим именем… а вы и без того уже имеете довольно причин сердиться на меня.

— Я, маркиза?

— Вина моя все-таки существует, но я надеюсь, что вы мне простите.

— Я решительно не знаю, о какой вине говорите вы.

— Я заслуживаю эту сдержанность, но не преувеличивайте, прошу вас, потому что вы уязвите сердце дружеское, несмотря на то что вы можете думать.

— Я ничего не думаю, клянусь вас.

— О! ваши глаза говорят совсем другое. Я знаю, как откровенно выражают вашу мысль эти глаза… Вы на меня сердитесь. Уверяю вас, однако, что отвечая королю, я не знала, что вы поселились в этом доме на улице Серизе; я не знала даже вашего возвращения в Париж, не знала даже и вашего отъезда — отъезда странного, неожиданного, таинственного; но эти дела касаются только вас, итак, я настаивать не стану.

— Боже мой! уверяю вас, что я не понимаю ни слова из того, что вы мне говорите! — вскричал Эсперанс. — Вы обвиняете себя в вине, в которой я никогда не думал вас упрекать. Я попрошу вас даже объяснить мне эту вину, если только она существует.

— Но, — сказала Габриэль со смущением, потому что она считала это неведение притворным, — я говорю о вашем аресте.

— Я полагаю, не вы причиной его; король, вероятно, имел свои причины, которых я не знаю, но которые должны быть совершенно чужды вам.

Габриэль рассказала молодому человеку недоразумение, раздражившее короля и побудившее его к мщению. Она обвинила себя, что не разъяснила это недоразумение, источник неприятного приключения для Эсперанса.

— Но, — прибавила она, — с той минуты, как ваше имя было произнесено, как я узнала, что король говорил с вами, с этой минуты мне не в чем упрекать себя, даже в замедлении. В самом деле, я приехала бы ранее, если б не ужасное происшествие, которое чуть не лишило Францию короля.

— Я не знаю даже этого происшествия, — сказал Эсперанс, — пленнику неизвестно ничто.

Габриэль рассказала про покушение на жизнь короля, но слегка упомянула о претенденте, самозванце Валуа. Это была политика, а Габриэль, по-видимому, искала другого предмета для разговора.

— Вот каким образом, — сказал Эсперанс, печально качая головой, — живешь ли в тюрьме, или объезжаешь отдаленные страны, время проходит и изменяет счастье, существование, привязанности, а мы не знаем этого!