Для подкрепления своих слов я взял Марину за руку и прижал ее горячую ладонь к своей груди.
– Я был влюблен в женщину, чья семья занимала в обществе значительно более высокое положение, чем моя, и когда ее родные узнали, что она отвечает на мои чувства, то потребовали немедленно прекратить отношения. Моя возлюбленная с негодованием отказалась, и тогда ко мне подослали наемных убийц, а ее посадили под замок, и отец заявил ей, что я погиб. К несчастью, бедняжка поверила этой гнусной лжи и... и тогда... – Я замолчал, сделав вид, будто не в силах продолжить.
– Но, сеньор... – Мой рассказ не оставил Марину равнодушной. – Надеюсь, она не?..
Я кивнул.
– Увы, дитя мое... Бедная девушка не смогла жить без меня. И вонзила себе кинжал прямо в сердце. И что мне после этого оставалось делать? Выбор был невелик: я мог вступить в братство... или присоединиться к ней. Но теперь, когда я увидел вас, мне захотелось сбросить эти монашеские одеяния, опять стать мужчиной и вновь познать вкус женских губ.
Я привлек Марину к себе, твердо вознамерившись поцеловать.
– Сеньорита, мое бедное сердце...
И внезапно услышал:
– Брат Хуан, мне нужно поговорить с тобой!
Я чуть было не выпрыгнул из монашеской рясы. Это был Лизарди.
– Не сейчас! – рявкнул я.
Марина отстранилась от меня.
– Я должна идти, – поспешно сказала она и убежала, а я схватил Лизарди за горло, в гневе воскликнув:
– Ты, жалкий книжный червь, мне давно следовало придушить тебя! – Затем я отпихнул его и уже более спокойно поинтересовался: – Ну, что стряслось?
– Хуан, ты же убил дона Айалу!
– Да ничего подобного!
Откровенно говоря, уверенности в этом у меня не было. Я запихнул тонкую серебряную трубку прямехонько в его пенис, наказав таким образом этого негодяя за оскорбление Диего, Марины и моей матери. При этом он страшно вопил. Неужели и правда умер?
– А ты уверен, что владелец гасиенды мертв?
– Я заглянул в комнату дона Айалы и внимательно рассмотрел его при свете свечи. Он и впрямь лежал на кровати неподвижно, словно покойник. Не слышно было ни храпа, ни сопенья, ни стонов – вообще ничего.
– Но ведь ты сам говорил, – обратился я к Лизарди, – что та штуковина, которую я запихнул в него, служит для того, чтобы прочищать член...
– И ты, самоуверенный болван, решил, что сумеешь это сделать? Видимо, что-то пошло не так. Возможно, бедняга истек кровью или умер от страшной боли. В любом случае он лежит сейчас мертвый, а эта страшная трубка до сих пор торчит у него... оттуда.
Я почесал подбородок.
– ¡Аy de mí! Вечно ты попадаешь во всякие истории, amigo.
– Я? – изумился Лизарди. – Но ведь это ты во всем виноват!
– Ладно, не будем спорить. Лучше подумаем, как нам теперь быть. Если мы уедем сейчас, посреди ночи, наш отъезд вызовет подозрения. Мы не можем уехать, не разбудив конюхов и не поставив в известность падре. Давай смоемся рано утром, на рассвете. Скажем, что нам, дескать, нужно срочно отправляться в путь, и к тому времени, когда обнаружат, что дон Айала умер, мы будем уже далеко.
– А что, если это вдруг выяснится раньше?
– Ну, тоже ничего страшного. Разве это первый больной, которого доктора не сумели вылечить? Мы осмотрим тело и скажем, что у бедняги остановилось сердце. Печально, конечно, но на все воля Господня. Когда приедет его вдова, мы будем стоять на коленях рядом с телом и молиться, открывая душе усопшего путь на Небеса.
– Да ты сумасшедший. И как это меня угораздило с тобой связаться? И не смей впутывать меня в свои грязные делишки...
Я схватил Лизарди за шиворот, вытащил кинжал и сунул ему между ног.
– А теперь слушай меня внимательно, amigo. Если только вздумаешь донести на меня властям, твои глазенки выклюют грифы.
25
После беспокойной ночи, которую я провел не с красавицей Мариной, на что еще совсем недавно рассчитывал, а в одной кровати с громко храпевшим Лизарди, я встал в столь гнусном настроении, что готов был вогнать в своего приятеля серебряный катетер вроде того, что накануне запихнул в член толстому землевладельцу.
Солнце едва взошло, когда я натянул сапоги и схватил свою седельную суму.
– Давай смываться, пока остальные не проснулись. Мы разбудим конюха, чтобы вывел нам лошадей, и попросим его передать нашу благодарность падре, когда тот встанет. Сделаем вид, будто нас вызвали по срочному делу.
– Может, сперва перекусим? – предложил Лизарди.
– Позавтракаем в дороге тем, что добудем. Не стоит задерживаться, а то как бы нам сегодня вместо обеда не угодить к палачу.
Мы выскользнули из комнаты, торопливо прошмыгнули по коридору, завернули за угол, и тут...
– Сеньоры!
Я замер. Лизарди издал громкий возглас. Судя по виду, он был готов упасть в обморок.
Падре Идальго и двое его гостей-священников стояли в коридоре рядом с отведенной им комнатой. В руках у священников были седельные сумы. Они тоже сегодня рано встали, как и мы с Лизарди, но, ясное дело, не пытались выскользнуть тайком, словно воры. Или убийцы.
– Па-па-падре, – запинаясь, проговорил Лизарди. – А мы как раз собрались у-у...
– Уехать, – вставил я. – Неотложный вызов по медицинской части, мы должны срочно уехать.
– Я ничего об этом не слышал, – заметил падре.
– Мы тоже... Я хочу сказать, до недавнего времени.
– Но что с владельцем гасиенды? Как он себя чувствует?
– На все воля Божья, – сказал я. – Я сделал, что мог, остальное не в нашей власти. Пути Господни неисповедимы. – Я перекрестился.
Падре изумленно уставился на меня.
– Вы ведь не хотите сказать...
Я кивнул.
Он осенил себя крестным знамением и пробормотал что-то на латыни. Оба других священника тут же опустились на колени. Один из них начал читать заупокойную молитву. Мы с Лизарди обменялись взглядами и тоже преклонили колени. Я не знал слов, но тихонько бубнил какую-то невнятицу, от души надеясь, что она похожа на их латинскую белиберду.
– В чем дело? Кто-то умер?
Я медленно обернулся, и кровь застыла у меня в жилах. Матерь Божия! В коридоре возник призрак владельца гасиенды. Он был завернут в одеяло, из-под которого торчали голые ноги.
Падре Идальго отважно обратился к привидению:
– Сеньор, мы молились о вас. Слава богу, amigo, мы боялись, что вы умерли.
– Умер? Умер? Да, я призрак! – воскликнул дон Айала, страшно развеселившись.
Я все еще стоял на коленях, когда владелец гасиенды подошел и остановился рядом.