Хищник. В 2 томах. Том 2. Рыцарь "змеиного" клинка - читать онлайн книгу. Автор: Гэри Дженнингс cтр.№ 115

— Акх, ты знаешь, в этом нет ничего необычного, в королевских семьях сплошь и рядом договариваются о браках, исходя из политических интересов. Однако генерал Респа встречал Аудофледу. Он заверяет меня, что она довольно разумна, обладает достаточной грацией и очень красива, что редкость среди принцесс.

Я произнес, не в силах скрыть язвительности:

— Жаль, что франкские женщины, как это хорошо известно, имеют склонность стариться раньше остальных. Поскольку, как ты заметил, может пройти еще довольно много времени, прежде чем ты соберешься…

— Ох, vái! — воскликнул Теодорих с грубым смешком. — Да король Хлодвиг сам еще юноша двадцати трех лет, а Аудофледа не то на шесть, не то на семь лет его моложе. А потому, надеюсь, я буду еще долго наслаждаться вкусом этой сливы, прежде чем она превратится в сухофрукт.

Услышав это, я, ссутулившись, вышел из базилики, слегка в расстроенных чувствах. Веледа — женщина обычно уравновешенная и хладнокровная, да и, согласитесь, какой смысл сравнивать свои достоинства с достоинствами другой женщины, пусть даже у тебя в избытке имеются красота, обаяние и разум, если твоя соперница обладает непреодолимым, всепобеждающим, просто ужас каким несправедливым преимуществом — молодостью. А ведь я, Веледа, была — liufs Guth! — в два раза старше этой выскочки Аудофледы!

Не желая бессильно скрежетать зубами, я решительно напомнил себе, что еще не стар. Величественная христианская церковь, которая считает себя непогрешимой, когда обсуждает все вопросы, которые только могут задать ей смертные, совершенно точно определила, с какого именно возраста женщина считается старой. Мудрые Отцы Церкви установили рубеж в сорок лет, потому что именно в этом возрасте женщина становится пригодной для забвения в монастырском velatio ^[99]. Как мне когда-то объяснила маленькая сестра Тильда (о, еще в те далекие времена, когда я был так немыслимо, просто невозможно молод), женщина в сорок лет уже находится «в том возрасте, когда ей просто неприлично приставать к представителям противоположного пола… настолько она дряхлая и сломленная, что уже не внушает мужчине никаких чувств».

Ну, thags Guth, у меня оставалось еще целых шесть лет до этого рокового рубежа, откуда нет возврата. Хотя, возможно, я был одним из тех немногих, кто мог отодвинуть его чуть дальше. Пусть природа сначала и совершила ужасную ошибку, сделав меня двуполым существом, однако затем она была добра ко мне гораздо в большей степени, чем к другим женщинам. Я всегда пребывал в прекрасной физической форме, был худощав и таковым остался. Мое тело никогда не полнело и не обвисало из-за беременности, моя сила не ослабевала во время месячных. Возможно, это происходило благодаря отсутствию каких-нибудь женских желез, или же они просто перепутались с мужскими, однако обычный процесс старения не слишком меня затрагивал. К счастью, мои бедра если и раздались, то совсем немного, а мои груди и живот стали лишь чуть менее упругими на ощупь. Что же касается моей кожи, то она все еще оставалась гладкой и чистой, на лице не было морщин и складок, мои поры не загрубели. Кожа под подбородком не отвисала, сзади на шее не было горба, волос на голове сохранилось в избытке, и седина абсолютно их не тронула. Мой голос не стал скрипучим, и ходил я не вперевалку. «Даже в сравнении с юной, только что достигшей половой зрелости привлекательной маленькой шалуньей, подобной шестнадцатилетней Аудофледе, — подумал я, — едва ли меня можно назвать старым. Во всяком случае, пока…»

Никто не оспаривает того, что мужчины, которые были красивы в юности, остаются привлекательными гораздо дольше, чем самые интересные женщины. Веледа, увы, вскоре уже не сможет выбирать мужчин всех возрастов и положений, как я это делал в Бононии. А вот ее ровесники Торн и Теодорих смогут делать это еще много лет, продолжая привлекать самых разных женщин: и своего возраста, и моложе, не говоря уже о тех, кто старше. А вот интересно, прямо сейчас, будь у них выбор: Веледа во цвете лет и многообещающая юная Аудофледа, — которую из женщин они бы выбрали? Поняв, каким, скорее всего, будет ответ, я был склонен рвать на себе волосы и стенать подобно жалкой карге Хилдр в пещере Гуталанда: «Я спрашиваю вас, разве это справедливо? Ну разве это справедливо?»

И тут я внезапно остановился в смятении, буквально застыв посреди улицы, по которой шел. В некотором смысле Торн задержался позади Веледы, чтобы взглянуть на нее со смесью изумления и ужаса, и громко воскликнул: «Gudisks Himins! Неужели меня гложет зависть к самому себе?»

В этот момент четким строевым шагом мимо проходил патруль наших воинов. Они дружно отсалютовали моим маршальским доспехам, но при этом как-то странно посмотрели на меня. После того как они ушли, я принялся смеяться над своими безумными причудами и твердо сказал себе: «Vái, зачем терзаться, мечтая о туманном будущем? Вполне может так случиться, что Фортуна, Тюхе или какая-нибудь другая богиня удачи уже решила, что Торн, Теодорих и Веледа — все они падут в ближайшей битве».

* * *

Однако мы не погибли ни в ближайшей битве, ни в другой, последовавшей за ней. Честно говоря, все эти сражения довольно быстро завершились, да и потери с обеих сторон были незначительны. Еще бы: римские легионеры, главнокомандующий которых был убит, а король позорно бежал с поля боя, были сломлены и пали духом. Никто не вышел, чтобы встретиться с нами, когда мы продвинулись на юг полуострова, когда мы подошли к линии обороны и послали свое высокомерное требование — tributum aut bellum. Римляне сопротивлялись ровно настолько, чтобы можно было впоследствии сказать, что они не сдались без борьбы. Так или иначе, они сдались.

К концу августа мы уже подчинили себе почти все италийское государство — кроме приютившей Одоакра Равенны, — хотя Теодорих предпочел приостановить наше продвижение по Виа Эмилиа с востока на запад между границей провинции Венеция и ее главным городом Римом. Он решил временно обосноваться там из-за приближения зимы, просто для того, чтобы хорошенько наладить связь, которая осуществлялась с помощью завоевания, но пора было потихоньку обустраивать и мирную жизнь. В большинстве городов, через которые мы проходили, Теодорих оставлял войсковые подразделения, теперь же для поддержания порядка он начал оставлять свои отряды и в городах поменьше, дабы между ними всеми можно было осуществлять быстрое и простое сообщение.

Зенон все еще хворал — «он угасает», сообщалось в одном из докладов из Константинополя, — однако ни преемника, ни регента так пока и не назвали. Поскольку Теодориха так и не объявили новым королем Рима, а сам он не дерзал присвоить себе этот титул, у него не было официальной власти, чтобы вершить правосудие и управлять недавно завоеванным государством. Однако он сумел все-таки установить некоторые правила и законы, поддерживающие порядок и регулирующие ведение гражданских дел. При этом все правовые нормы, которые он ввел, никак нельзя было назвать жесткими, что удивило и обрадовало его «вновь покоренных подданных»; они служили прообразом так называемого полезного деспотизма, которым характеризовалось правление Теодориха впоследствии.