— Молодой мулат? — Толстый Педро поскреб в затылке. — Не люблю я этих ублюдков… И какой белый позарится на черномазую…
Он испытующе уставился на Дамиана, и тот понял, что хозяин что-то знает.
— Я не прошу тебя его любить, — спокойно заметил Дамиан. — Я спросил, бывал ли он тут.
Хозяин почему-то быстро обернулся через плечо, а потом с непонятным выражением на толстом красном лице вновь уставился на Дамиана, от напряжения пошевелив усами, похожими на платяную щетку.
— Ей-богу, память стала… — пробормотал он. — Народу бывает пропасть… А тут мулат. Тут вообще мулатов не любят…
Дамиан полез в кошелек и достал оттуда серебряный реал.
— Возьми, друг, вот это и хорошенько подумай, что ты еще знаешь про этого француза, кроме того что его не любят, — назидательно сказал он.
И это серебро исчезло в кожаном кармане так же быстро, как до того исчезло прежнее. Но оказалось, что хозяин только вошел во вкус.
— Господин впервые в наших краях, — с расстановкой сказал он. — Оттого и удивляется, что мулатов здесь так не любят…
— Я ничему не удивляюсь, дорогой друг, — подняв руку, заявил Дамиан. — Разве что твоей непонятливости. Или, наоборот, исключительной сообразительности. Но в этих краях я действительно раньше не бывал и ваших обычаев не знаю. А потому скажи сам, чего ты хочешь, возможно, тогда мы поймем друг друга.
Толстый Педро опять оглянулся через плечо и почему-то шепотом произнес:
— Один дублон, благородный господин! Всего-то один золотой дублон и…
— Ты просишь дублон за то, чтобы немного почесать языком? — удивился Дамиан. — Ты великий грешник, мой друг! Если бы библейская блудница обладала твоими аппетитами, ее бы никто не решился побить камнями…
— Уважаемый господин! — многозначительно сказал Толстый Педро, приближая свое залитое потом лицо к самому уху Дамиана. На того пахнуло крепким запахом пота, чеснока и перегара. — Поверьте человеку, который хорошо знает местные обычаи. Вам, может быть, кажется, что вы зря истратите золотой, но любой бродяга на Эспаньоле скажет вам…
— Хорошо, я улавливаю в твоих словах обращенный ко мне призыв, — сказал Дамиан. — И откликаясь на этот призыв, я даю тебе требуемое… — он полез в кошелек и достал оттуда золотой дублон. — Но если ты собираешься меня обмануть, то предупреждаю: мне придется вразумить тебя чем-нибудь покрепче, чем братское наставление, — и Дамиан положил руку на эфес.
Хозяин взял золото, и глаза его вспыхнули.
— Я человек богобоязненный, — сказал он, пробуя монету на зуб. — Каждое воскресенье стараюсь ходить в церковь и надеюсь, что Господь не отвернется от меня и дальше. А сейчас, добрый господин, пойдемте со мной и постарайтесь не шуметь. Вы приехали и уехали, а Толстому Педро здесь жить.
— Не бойся, я тебя не выдам, — пообещал Дамиан, который начинал смутно о чем-то догадываться.
Они вошли внутрь добротного каменного строения и по крепко сбитой лестнице поднялись на второй этаж. Коридор со множеством дверей был погружен в полумрак. Свет сюда проникал через единственное окошко, прорубленное в дальней стене и забранное решеткой. Толстый Педро с удивительной для его комплекции стремительностью прошел на цыпочках несколько ярдов и молча ткнул пальцем в одну из дверей. Затем он приложил палец к толстым губам и, стараясь не греметь деревянными подошвами своих сандалий, проскочил мимо Дамиана, едва не задев его толстым животом. Так, с прижатым к губам пальцем, он и выскочил обратно на лестницу.
Оставшись в одиночестве, Дамиан пожал плечами и бесшумно подошел к указанной двери. Все на этом постоялом дворе было сделано на совесть, из толстых прочных досок, поэтому из комнаты не доносилось никаких определенных звуков. К тому же в одном из соседних номеров кто-то храпел с такой силой, что его вздохи вполне можно было принять за рев небольшой медной трубы. Одним словом, подслушать под дверью не представлялось возможным. Дамиан заглянул в замочную скважину и убедился, что ничего не видит, так как дверь заперта изнутри ключом, который забыли в скважине. Чуть-чуть подумав и перекрестившись, он решительно постучал в дверь кулаком.
За разъяренным храпом он, разумеется, не услышал, как подошли к двери, и пожалел об этом: характер походки многое мог бы сказать о человеке, даже больше, чем его голос и внешность. А голос, который вдруг прозвучал по другую сторону двери, был грубым и без малейшего французского акцента.
— Кто там еще?! — с раздражением спросил голос. — Что за проклятое место! Я же запретил беспокоить… Что за дьявол колотит в дверь? Что надо?
Эти интонации насторожили и заинтересовали Дамиана. Говорил человек, привыкший командовать и наказывать, — ошибиться было невозможно.
— Дьявол, увы, часто приходит не с той стороны, откуда его ждешь, — смиренно ответил Дамиан. — Никто бы и не стал вас беспокоить, добрые люди, если бы не пожар, который только что начался внизу. Горит все под вами! С южного угла занялось, но при такой погоде долго ли?.. Дым-то чуете?
Дымком действительно припахивало — с кухни ли, где готовился обед, с кузницы ли на заднем дворе, где хозяин подковывал лошадей, но этот запах оказался очень кстати. Тот, кто разговаривал с Дамианом через дверь, несомненно, ощущал дымный запах уже давно, не обращая на него внимания, но теперь, после соответствующего разъяснения, призадумался и пришел к выводу, что разговор про пожар может быть правдой. А то, что Дамиан сообщал об этом спокойно, без надрыва, почти флегматично, почему-то даже больше убедило сердитого человека. Он несколько раз провернул ключ в замочной скважине и с силой рванул дверь на себя.
На мгновение они оказались с Дамианом лицом к лицу — чуть простодушный с виду воспитанник монастыря, открывающий для себя увлекательную светскую жизнь, упитанный и коренастый, как крестьянин, и злой невысокий человечек с коричневой бородавкой на левой ноздре, платьем и манерами похожий одновременно и на чиновника, и на военного. Этого мгновения им оказалось достаточно, чтобы понять друг о друге многое.
Маленький человечек откинулся назад, намереваясь выхватить из ножен оружие, но Дамиан, не раздумывая, просто по-студенчески хватил его кулачищем между глаз. Раздался тихий хруст, и незнакомец, отлетев на пару ярдов, опрокинулся на спину и затих.
Тут Дамиан сделал то, что помешал сделать своему противнику, а именно выхватил шпагу и прыгнул через порог, обнаружив в глубине комнаты, возле умывальника, еще одного неприметного, похожего на чиновника, меланхоличного человека, который, судя по всему, только что пытал третьего, крепко связанного и подвешенного за руки на прочном крюке для одежды, вбитом в стену. Впрочем, господину меланхолику пришлось волей-неволей пытки прекратить. Он повернулся к Дамиану и выстрелил в него из пистолета.
Но капризное оружие дало осечку.
— Проклятие! — вскричал чиновник и, отбросив бесполезный пистолет, выхватил шпагу.
Вид чужой шпаги отчего-то всегда пробуждал в обычно флегматичной душе отца-иезуита зверя. Клинки со звоном скрестились. Едва запела сталь, как соперник Дамиана начал сдавать. Он явно не ожидал столь мастерской атаки, да и вообще фехтование, судя по всему, не являлось его коньком. Еле отбив фланконад, при котором шпаги касались друг друга левыми сторонами, и едва не вывихнув при этом кисть высоко поднятой руки, он вдруг заголосил: