Вместе с тем Рюрик хорошо понимал, что, даже предвидя все неприятности такого похода, он все равно пойдет, потому что отдать кому-то богатейшие земли и дань с них просто не сможет. Зачем же тогда сомнения? Надо идти, и все! Конунг вздохнул, конечно, виной всему возраст, еще десять лет назад он даже не задумался бы, просто сходил и взял. Если поход вдруг оказался бы неудачным, то за ним последовал бы новый, более успешный. А теперь ему много лет, и следующего может просто не быть…
До самой весны не давал ответ ладожанам Рюрик.
Руки у Сирка дело делают, а голова думает. Слышал он разговор конунга Рюрика с зятем его Рольфом про то, как их земли захватить. Вроде и ничего особенного, сами же ладожане зовут Рюрика к себе, да только врезались ему в память слова Рольфа, что надо с Ладоги только начать, остальное потом захватится. А ну как так и выйдет, сядет Рюрик на Ладоге в крепости, станет дань брать с проходящих кораблей, попробуй его оттуда выкури. А как на Ильмень пойдет? У него силы хватит, вон Рольф сколько голодных викингов привел. Как псы, на любую добычу кидаются. Что же это получается, сами себе ярмо на шею призывают? А дома все неладно, грызутся промеж собой славяне и чудь, кривичи да весь. Вроде людям и делить нечего, земли вволю, воды тоже, леса полны, сколь хочешь бери пушнины, а богатеям все мало. Вот и конунгу этому тоже. Ему Ладога не нужна, дань с нее да с остальных земель славянских нужна. А славянам князь хороший надобен, чтоб судил да рядил по совести. Как ожидать совести от чужака? Что будет? Подумать, так и Сорок прав, нужна защита Ладоге от викингов, от набегов, да только как распознать, чтоб та вольная защита хуже горькой неволи не оказалась.
Решил для себя Сирко, что, как вернется в Ладогу, заберет Радогу с Зоренем и уйдет подале, туда, куда люди Рюрика не сразу доберутся. Сидят же словене да чудь в глуши на огнищах. Лучше за соху взяться, только не тянуть ярмо подневольное.
Наконец стал проседать на солнце грязный снег, обнажая сваленные за зиму под ноги нечистоты и падаль. Даже дорожки не спасали, все вылезло наверх. Сирко удивлялся викингам, особо тем, что пришли с Рюриком. Эти люди не привыкли ограничивать себя ни в чем, если ели, то до рвоты, если пили, то так, чтобы вино или пиво сваливало с ног, если бились, то обязательно до крови, а еще лучше, до смерти.
Викинги едят так, словно голодали месяцами, рвут пищу руками, в ненасытные желудки проваливается все, что попадает на стол. И все вперемешку: мясо, рыба, сильносоленая говядина, потроха, репа, огромное количество лука, все это заливается пивом, вином, снова заедается раками, копченой и соленой рыбой, снова мясом… Жир, сало, мясной сок текут по рукам и одежде, это никого не смущает, они поистине бездонны. Орут в это время так, словно они в море в бурю, не привыкли есть молча. И так до тех пор, пока вино и усталость не свалят их спать на своих местах.
Не всякий другой выдержит такое зрелище, потому и не рвутся купцы, которые знают нравы викингов, на их пиры. Но, по правде говоря, купцов не зовут, викинги не считают никого достойными есть с ними за одним столом.
Дивился Сирко много чему, громкие голоса викингов он сразу заметил, это понятно, привыкли в море орать, чтоб расслышали, что меры ни в чем не знают, тоже понятно, но почему других равными себе не считают?
Наконец конунг позвал ладожан к себе, тот призыв пришел озвучить его сводный брат Трувор. Сорок сразу кивнул, мол, сейчас будем. И без объяснений понятно, что скажет Рюрик, только вот согласится ли на их условия? Сорок наказывал своих мыслей не выдавать, викинги разозлиться могут вдруг, недолго и головы с плеч потерять из-за одного неосторожного слова, кем-нибудь оброненного. Все поглядели на Сирка, для него в первую очередь говорилось. Кузнец нахмурился, вроде давно уж вообще молчит, а все поминают… Сорок сказал, что речь с конунгом держать сам станет, как в Ладоге велели, чтоб остальные не встревали.
Но Рюрик особо говорить не стал, а тем более слушать ладожан. Сообщил только, что принимает их предложение и прибудет в Ладогу как конунг для того, чтобы править ими и защищать. Умело говорил Рюрик и слова вроде использовал те же, да только так их поворачивал, что выходило, словно они его сильно просили над собой власть взять, а он милостиво соглашался. Хотел Сирко про срок напомнить, да не стал, все одно не поможет. Но Сорок напомнил, и тут ярл согласился, сказал, что доле не вынесет без моря сидеть, как медведь в лесу, а потому ему такой срок подходит, мол, наведет порядок и обратно, а там пусть сами стараются. И снова еле сдержался Сирко, чтоб не спросить, чего стараться-то? Дань ему собирать? Но укорил себя, чего уж тут, сами же приплыли просить над собой наряд взять, Рюрик мог и без спроса за данью прийти, разорил бы Ладогу – и все. Не он к ним с просьбой приплыл, а они к нему, теперь уж терпеть придется. И еще раз подумал Сирко, что надобно бежать с семьей подале от таких помощников.
Пока на дворе стояли, Сирко, а вернее, его тень попалась на глаза зятю конунга Рольфу, тот почему-то замер, но промолчал.
Не заметил кузнец, что внимательно наблюдает за ним зять Рюрика, очень внимательно. А у Сирка что думает, то на лице и написано. Уходить стали, кликнул Рольф Сорока, подозвал к себе, о чем-то тихо говорить стал да в сторону Сирка поглядывать. Озаботиться бы кузнецу, да не ожидал тот никакой напасти теперь-то, когда вроде и выполнили все, за чем плавали.
Вскоре собираться домой стали. Совсем полегчало, только бы дойти хорошо, все же еще рановато, чуют ладожане, что по Волхову лед не прошел, да ведь домой тянет мочи нет. Конунг обещал вслед за ними прибыть, сесть в Ладоге, крепость строить да лодьи новые, чтоб защита была прочной. Сорок пообещал мужиков поднять, чтоб дома поставили для викингов хоть на первую пору. Рюрик кивал, но напомнил, что и жену с собой берет молодую, и даже дочь, ту, что за Рольфом замужем. Конечно, женщины викингов не избалованы, они настоящие дочери Вотана, это он про Силькизиф, свою дочь, но сыны Вотана любят баловать своих достойных жен. Ладожане пообещали построить для дочерей Вотана дома, чтоб было где жить.
А все ж как ушли, Тирок не сдержался, напомнил, что у конунга жену назвать дочерью Вотана никак нельзя, она хилая и болезная, тощая, как щепка, да бледная. Вот дочь, та другое дело, что твой мужик, здоровая. Сорок на него так цыкнул, что тот язык надолго прикусил. Оскорблять жену конунга в его доме! Это могло стоить жизни всем им.
Глава 12
Мартовские утренники еще холодны. Снег лежит так, словно зима отступать и не собирается, только по птичьим голосам люди догадываются о том, что придет долгожданная, принесет с собой ручьи с талой водой, почки на деревьях, траву зеленую… Да еще лед темнеет, становится рыхлым, потом подтаивают проталинки, а там и до дружной весны недалеко. Но то дома, а здесь, у моря, все не так. Море скрыли туманы, это они съедают снега на земле и лед на воде. От туманов особенно тоскливо ладожанам, тогда не видно и моря, откуда они приплыли и куда уйдут скоро. Викинги объясняют, что надо дождаться попутного ветра, он унесет этот белый водяной дым, наполнит паруса, тогда и гребцам работы меньше будет.