Вещий Олег. Князь - Варяг - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Павлищева cтр.№ 10

– Нет мужа.

Ладожане ее приступом берут:

– А где он? А гость где, что недавно пришел?!

Та только головой мотает:

– Ничего не знаю, нету их.

Она вроде как недавно в Ладоге, язык плохо понимает не только словенский или чудинский, а даже норманнский, Эймунд ее откуда-то издалече привез. Не поверили ладожане, сами дом и двор обежали, правда, нет норманнов. Все ясно – их вина, что лодка пропала!

Потом и не вспомнить, кто первым крикнул:

– Жги дворы норманнские!

Бросились все, ни о чем не думая. Выскочил из своих ворот Коёнг, руками замахал, остановить ладожан пробует:

– Пошто мой двор жечь хотите?! Я в чем пред вами вину держу?!

И правда, не за что, никого не обидел Коёнг, все по чести делает, но толпа слепа и глуха, голоса разума не слушает. Запылали и сеновал, и амбары, и сам дом. Еле выскочила жена Коёнга с младшими детьми, а он сам со старшим все пытался растащить горелое, чтоб не занималось дальше. Только запалили сразу со многих сторон, и ветер сильный, посуху вмиг все заполыхало. Хозяина рухнувшей крышей придавило, старший его сын обгорел весь, по земле катался, пламя сбивал, от боли зверем выл.

А толпа дальше побежала, палили норманнские дворы, о своих не думая. Поняли, что творят, только когда огонь на двор Тувора перекинулся. Заголосила Таля не своим голосом, за ней следом многие бабы, а поздно. Занялась Ладога вся. Ладно бы один берег, так ведь на обоих норманнов запалили, оба берега и выгорели почти все. Метались ладожане: и словене, и меря, и веси, и чудины, и балты, все добро свое спасая. Да только мало помогло, застлал черный дым небо над Ладогой на весь день. Разносил его сильный ветер по округе, и на дальних огнищах увидели, решили, что напали на город вороги. Знал бы кто, что сами ладожане и виноваты! Все выгорело, остались только Суворова ковня, она у воды стояла, два двора словенских, что позади коёнговского, ветер огонь в другую сторону увел, да дом Сирка. То ли далеко от всех был, то ли его бог Род хорошо защитил. В остальной же Ладоге ни дома, ни тына – ничего нет, все огонь слизнул. Деревья, что поближе были, тоже пожелтели, спаленные пожаром. Только мост на тяжелых дубовых колодах выдержал, не погорел.

К вечеру ходили ладожане среди угольев да пепла, живых кликали, как после побоища. Не все спаслись. У норманнов Коёнга прибило, сын обгорел сильно да жена умом тронулась, все пыталась белый плат по саже горелой расстелить да улечься на него. Дети плакали, мать в сторону тащили, а она только улыбалась. Другой норманн Рульф убежал с семьей в лес безо всяких пожиток, никто и гнаться не стал, как остальные дворы занялись, не до норманнов уже было. И остальных здорово покалечило, у Онфима женка с малыми детьми погорела, ходил вокруг пепелища, как чумной, не понимал ничего, у Олексы спина обожжена так, что ни лечь, ни сесть не может, волком воет. У чудина Кулбы волосы погорели, один глаз тряпицей прикрыт, не видит больше, у Свула тоже живого места на теле не найдешь. И у всех вместо домов пепелище. Веселка с детьми выскочила из дома в чем стояла, так и метнулась к Радоге. Гюрята с Илицей тоже двор не отстояли, остались нищими да голыми, вся Ладога одно сплошное пожарище. Хоть и привычные славяне к такому, чуть что – горят дома, да тошно сознавать, что сами виноваты.

Пожарище уже почти не дымилось, начинавшийся ветерок раздувал кучи остывшей золы, подымал ее и кружил в воздухе, точно зимой поземку. Горькой та поземка была.

Ладога строилась.

Там и сям звонко застучали топоры, полетели в стороны щепки, изводя любопытных сорок. Чуть опомнились ладожане, те, которые не стали бежать от своих пепелищ, взялись за рукояти плотницких, с тонким перехватом у обуха, широким, оттянутым книзу лезвием топоров. Лес – вот он, руби, ставь вместо сгоревшего дома новый, лучше прежнего. Забудь все печали и заботы, размахнись да не промахнись. Сидит на срубе Гюрята, в простой холстинной рубахе, другой нет, волосы под ремешком растрепались, топором работает. Не впервой горит дом, но такого, чтоб всей Ладогой, еще не было. Славяне дома не ставят когда попало, всему свои сроки есть, но сейчас не до сроков, нужна крыша над головой.

Растут новые дворы в Ладоге, зреет и дума у ладожан, как жить дальше. Одна беда у мужиков – нет железных гвоздей и скоб, топоры тоже похудились. Но ковня только у Гюряты, а тот коваль не знатный, да и свой дом ставить надобно, не до молота с наковальней сейчас. Все одно, пришли мужики к Гюряте с наказом:

– Открывай ковню, без нее никак.

Кроме Сувора, когда-то железо варили чудин Улень да меря Вакша. И тот и другой ушли, один к тестю на огнище подале от всех купцов, норманнов да других чужих людей. Второй так обгорел, что его брат почти на себе увез к родным к Ильменю. Развел руками Гюрята, не знает, что и делать, варить-то он еще горазд, хоть и хуже отца, а вот молотом работать не под силу, тоже пообгорел мужик. Заскучали ладожане, не ждать же, когда купцы гвозди да скобы привезут, а коли и привезут, так возьмут немерено, что дом золотым покажется. Вдруг встал Сирко, подошел к Гюряте, на руки свои, тряпицей перевязанные, поглядел, да и предложил:

– Открывай ковню, я к молоту встану.

Дивятся ладожане:

– А ты коваль ли? Ты ж, Сирко, не в обиду сказано, все поделками занимался.

Тот кивнул:

– Поделки лил потому, что у вас своих мастеров в достатке было, а с малых лет у наковальни стоял, может, и забыл что, так руки вспомнят. Поможешь, Гюрята?

Приплыли лодьи с Ильменя, новости принесли такие, что и рот раскроешь. Решили славяне дань варягам не платить больше, не за что, мол. Все едино набеги варяжские терпеть мочи нет, за что и виру немалую отдавать? Зашумела Ладога, загудела, согласны мужики с таким раскладом, сами только-только с норманнами разобрались… И вроде забыли ладожане, чем те разборки кончились, хотя еще щепа возле каждого вставшего дома лежит да тряпицы с мужицких рук не сняты, что горелое прикрывают. Расспрашивают гостей ильменских подробнее, что да как. А те не много и сами знают, знают только, что решили словене, да чудь, да меря, да весь, да кривичи, да другие больше дани не платить, а кому теперь защищать славянские земли да как все будет, про то никто не знает. Стали меж собой спорить и у Ильменя, и в других землях, кто главнее да кто власть держать должен. У Ильменя после смерти Гостомысла внук его Вадим сел, да только слаб очень, не держит ни своих, ни чужих. Войной идут одни славяне на других. Ой, лихо! При жизни Гостомысл хорошо ли, плохо ли, а держал всех, а умирая, вроде наказывал своего внука, сына средней дочери Умилы, что за варяжского конунга замуж выдал, к себе призвать. Дружина у того сильная, мол, защитит от других.

Нашлись и в Ладоге такие спорщики, начали кричать, что словене сильнее, другие, что кривичи, или вятичи, или поляне, древляне, или еще кто. Чуть не в бороды друг дружке вцепились мужики, про дальних, хотя и своих, споря. Посмотрел на них Сирко, головой покачал, это здесь, далеко от всех так, а что же там, где славяне кучно живут, творится? Небось совсем горло брат брату перегрызет. Не выдержал, прикрикнул на спорщиков, мол, им-то что? Оглянулись мужики на Сирка, вдруг на него взъелись: